Доктор Гамильтон закатал ей рукав. Сара почувствовала прикосновение к коже чего-то влажного и холодного, потом ее что-то кольнуло. Как будто ужалила пчела.
Укол.
Инъекция.
Лекарство.
Наркотик.
В этом она знала толк.
Сара почувствовала, что ее тело безвольно обмякает. Она таяла, стекала со стула на пол. Скользила… Соскальзывала… Но она не могла, не хотела касаться крови на полу…
В последний момент, когда ее тело стало совсем бескостным, ее подхватили и подняли со стула. Отец? Неужели он несет ее? Она для него слишком тяжела. Он себе что-нибудь повредит. Он не должен… не должен…
Все расплылось, и уже ничего больше не волновало ее.
* * *
Сара проснулась через двадцать часов. Нэш. Надо узнать, что с Нэшем. Шатаясь как пьяная, стараясь не замечать пульсирующей боли в голове и паутины, обволакивающей мозг, она откинула одеяло, встала и спустилась вниз. На ней была та же одежда, что и вчера, но она и не подумала переодеться.
Кухня уже обрела свой обычный вид, пожалуй, она стала даже чище, чем вчера.
— Папа?
Нет ответа.
Сара побрела в гостиную. На одной стене висела ее выпускная фотография. Довольно выцветшая, но можно было разобрать, что прическа у нее жуткая, а выражение лица неуверенное. Рядом висела фотография Глории. Голубоглазая блондинка, бойкая, уверенная в себе Глория.
До нее донесся какой-то звук со двора. Сара отперла парадную дверь и потянула. Дверь поддалась не сразу: она простояла запертой всю зиму.
Сару ослепили солнечные блики, игравшие на снегу. Зажужжали и защелкали камеры.
Репортеры. Разбили лагерь прямо на крыльце.
Ее закидали вопросами, как пулеметными очередями.
— Вы убили мужа ради денег?
— Если он бил вас, почему вы от него не ушли?
— Вы его любили?
— Вас называют Черной Вдовой. Что вы на это скажете?
— У вас был любовный треугольник?
— Если он вас бил, почему вы не ушли от него?
Ей хотелось заорать им в лицо, что она-то как раз ушла. Они что, не видят? Она ушла от мужа. И что из этого вышло? И почему эти стервятники считают, что им позволено лезть к ней в душу?
— Что тут происходит?
Отец подошел к ней сзади. Он был в своем неизменном комбинезоне поверх белой трикотажной фуфайки. В руке он держал ружье.
Репортеры дружно попятились. Шаг назад, потом другой…
Один молодой человек, видимо, самый твердолобый, вскинул камеру, щелкнул затвором.
— Из этого ружья вы застрелили Айви?
— Нет! — взревел старик. — Но из этого ружья я могу застрелить тебя! А ну вон отсюда! Это частная собственность!
Он вскинул ружье дулом в небо, оттянул затвор, дославший патрон в ствол, сбросил предохранитель и нажал на курок.