В Сигурни никогда ничего не менялось.
Когда шепот пересудов наконец стих, прихожане вернулись к своим церковным программкам, отыскивая следующий псалом. Сара воспользовалась этой возможностью, чтобы в свою очередь понаблюдать за остальными. Она подняла голову и оглядела спины семейства, расположившегося на пару скамей впереди и немного влево от нее.
Джош Гастингс. Парень, живущий по соседству. Отец мечтал, чтобы она вышла замуж за Джоша. Их участки примыкали друг к другу. Они были бы идеальной парой. Теперь Джош стал солидным мужчиной с женой и тремя аккуратно причесанными детишками.
“А ведь это я могла бы сидеть на ее месте. Я могла бы быть обычной, добропорядочной домохозяйкой”, — с безразличием подумала Сара.
Но тут она вспомнила о человеке с темными, вечно растрепанными волосами, который вошел в ее жизнь и перевернул все вверх дном. О человеке, который любил смотреть на звезды и назвал свою дочку именем кометы.
Взор Сары затуманился. Она судорожно перевела дух и села прямее, крепко сжимая в пальцах старый веер. Отец наклонился к ней поближе.
— Ты в порядке? — шепнул он.
— Да, папа. Я в порядке.
* * *
В кафе смена Сары продолжалась с одиннадцати утра до семи вечера. Ленч и ужин. Впрочем, местные жители предпочитали называть ленч обедом. В “Кофейне” на обед подавали “фирменные блюда”, например запеченный окорок, приготовленный из обычной солонины. К нему полагался гарнир из комковатого картофельного пюре, заправленного тушеным салом, и консервированного зеленого горошка. Единственным съедобным блюдом в меню и единственной претензией этой забегаловки на оригинальность, по мнению Сары, был пирог с арахисовым маслом.
В кафе Сара носила униформу: отрезное по талии платье в бело-розовую полоску, белую наколку на голове, белый фартучек и тенниски. Она пошла на эту работу, чтобы отвлечься от всего случившегося, но вскоре втянулась и стала работать просто ради удовольствия.
Ей нравилась обыденность. Все вокруг было таким нормальным, таким… прозаичным. Средний Запад, какой он есть. Жизнь, бесконечно далекая от той, что ей приходилось вести раньше. В кафе она чувствовала себя так будто заново родилась.
Но однажды, когда весна уже сменилась летом, когда по обочинам дорог зацвели анютины глазки, а в кустах запели дрозды, она поняла, что ей так и не суждено слиться воедино с родным краем, — ее сердце было в другом месте. Она надевала свои старые шорты или джинсы, спала в своей старой постели, служившей ей с детства, но ничто не могло изменить правды: она не могла снова стать прежней, она уже была другим человеком. Вернуться к прежней жизни невозможно. Жизнь роняется и уходит безвозвратно.