— У тебя, мама и обострение оттого, что без света, как мышь летучая, сидишь.
— Не болтай, я сама знаю, от чего у меня обострение, скажи лучше, зачем в Англию собрался? Разбогател, что ли?
Никита отошел от окна и принялся по старой памяти трогать мамины статуэтки на полочках: пастушек, пастушков, лесных ланей, тонконогих балерин в пачках.
— Не трогай, разобьешь! — прикрикнула Ариадна Сергеевна, — и отвечай матери, когда спрашивает!
— Денег мне мама подарили, вот и еду проветриться в Шотландию, в Глазго, в Эдинбург, там ведь наши предки какие-то вроде как по семейным нашим преданиям, верно?
— Подарили, говоришь? А не украл? Гляди, Никита, посадят тебя, посадят на позор моим сединам!
Про седины — это Адочка наговаривала на себя. Волосы ее были черны, как смоль, да и вообще она была еще красавица хоть куда. Но только не в те дни, когда обострения астмы превращали ее в глубокую старуху.
— Что ты, мама, ерунду городишь! — рассердился Никита, — я говорю, подарили мне денег, на родословные изыскания подарили, один дворянчик из первой волны эмиграции, полусумасшедший миллионер из альтруизма чистого…
— Врешь, врешь поди! Если посадят тебя, куда мне старухе от позора тогда деваться!
Никита снова подошел к окну. Рабочие внизу с ленцой раскидывали лопатами черный дымящийся асфальт, и малюсенький, как виделось сверху, каток тощим слоем размазывал его по двору.
— До следующего лета, — сказал Никита в задумчивости.
— Что говоришь? — переспросила Ариадна Сергеевна.
— До следующего лета асфальт едва ли пролежит, говорю, вот они, жулики, как деньги отмывают!
— Деньги, деньги, ты в Шотландии будешь, ты там Таньку поищи, вот тоже дочура у меня, почище тебя! — ворчливо, с придыханием заговорила Ариадна Сергеевна. — Вот у кого, верно, денег-то куча, так у Татьяны Всеволодовны, как уехала, ни разу ни сама не появилась, ни к себе не пригласила… Ищи ее, как ветра в поле… Раньше-то хоть письма присылала, посылочки, а теперь… Уж восемь лет ни слуху ни духу, говорили даже, будто и в живых нет ее, только этот черный, араб-то этот, мне тогда точно сказал: жива, мол, и здорова, только скрывается! Это от матери то родной, от брата?.. Ты, Никитка уж постарайся, разыщи там ее…
— Я тебя-то про нее и хотел спросить, — оживился Никита.
— И что? — напряженно глядя в сторону, спросила мать.
— Я, помнится, слышал, сестрица рассказывала, ты у бабки нашей, будучи Татьяной беременной, колдовство какое то, чары какие-то воспринимала, что ли? Или это бред сивой кобылы?
Мать не отвечала. Сидела, отвернувшись, смотрела в пространство между распахнутыми Никитой гардинами.