Как он ненавидел рыжую плутовку! Маленький Питер знал все ее уловки! Сладкие речи заведет, хвостом направо покажет, сама налево побежит, а если что, мертвой прикинется. Погоди, Лиса! Не уйдешь…
Как-то в зоопарке он специально отстал от матери, вернулся к вольеру с рыжей лисицей и запустил в нее камнем. Прибежал служитель, потом мать… Его тогда строго наказали. Рыжую Лису он стал ненавидеть еще больше. За ее происки…
Но прошли годы, и английский язык постепенно вытеснил восточного конкурента из дома Дюбуа. Болезни окончательно испортили характер отца. Мать устала от беспросветной бедности. И теперь по-русски родители только ругались.
Отец к старости становился профессиональным злословом. Чтобы досадить жене, урожденной княжне Вороновой, он залезал в специальные научные труды по русской истории, а потом, во время очередной словесной перепалки, вдруг пафосно восклицал:
— Заговорила! Кровушка твоя, наконец, заговорила! Вся ваша порода князей Вороновых такая. Что вы сделали для России? Где вы были в тяжелую годину? А в Смутное время? Подумать только! Князь Воронов бросает царя-батюшку и бежит на поклон к Тушинскому вору. Кушать ему нечего было! Лишь бы нажраться! Вот и ты такая, княжна Воронова. Только о брюхе своем думаешь…
— Вьетнамский денди! — слышалось в ответ.
Это был довольно жестокий ответ мадам Дубойс. Лихорадка Денге, подхваченная Джоном Дюбуа во Вьетнаме, вызывала такие боли в мышцах и суставах, что заболевшие ею невольно приобретали особую раскачивающуюся походку, «походку денди». «Денге» — это искаженный «денди» по-испански. Дюбуа-старший с тех пор мучился болями во всем теле. Причем с годами все больше. И особенная походка сохранилась у него до смерти.
Иван Деревянкин родился в 1926 году в деревне с тавтологическим названием Деревянкино Смоленской губернии. Деревянкино затерялось среди лесных болот. По словам отца, в хорошую погоду на рассвете ему случалось видеть белую радугу.
— Мне многое уже забылось, — говорил отец в последний год своей жизни, — но белую радугу я помню очень хорошо. Знаешь, она будто из парного молока…
У старика текли слезы. Питер, не привыкший видеть отца сентиментальным, списывал все на старческий маразм, болезнь и позднюю ностальгию…
В сорок третьем году Ваню Деревянкина староста и два полицая из местных пьяниц усадили в кузов грузовика под серый брезент, и подросток, никогда не бывавший в городе, вдруг оказался в самой что ни на есть Европе. Поначалу Европой для него был длинный барак и огромный цех военного завода, где Ваня Деревянкин, в пику своей фамилии, вытачивал металлические болванки. Но через два года, пережив бомбежки, скитания, лагерь для перемещенных лиц, бегство и снова скитания, он гулял по набережной Сены с Верой Вороновой, дочкой русских эмигрантов первой волны, и свободно говорил с ней по-французски.