".
На тот свет невозможно переправить эктоплазменную камеру, чтобы запечатлеть те сцены, о которых мы сами имели лишь косвенное представление. С другой стороны, очевидно, все можно рассмотреть в деталях и запомнить фразы. Но кто из нас располагал достаточно тренированной памятью, чтобы ухватить и затем воспроизвести все телепатические диалоги между судьями-архангелами и душой, стоящей на краю очередного перевоплощения?
— Максим Вийян! — воскликнула Роза. — Репортер-эктоплазменщик, журналист "Танатонавта-любителя". Он гиперодарен памятью. Вот человек для такого дела.
— Отлично! — расцвел Люсиндер. — Он даже рисовать умеет! Все, теперь мои избиратели смогут видеть изображения Рая, даже не вставая с дивана.
Он уже подсчитывал количество дополнительных голосов, которые могут ему принести такие репортажи!
Сам я знал, что у эктоплазм абсолютное зрение, потому что они видят сердцем, а не глазами. Разве слепец Фредди не был самым замечательным из всех танатонавтов? Но все равно, всякий раз, когда мы сталкивались с Максимом Вийяном, я задавался вопросом, как мог он разобрать дорогу на том свете без своих толстенных очков.
Низкорослый, близорукий и кругленький, со своей бородкой и насмешливым взглядом, Максим Вийян до невозможности напоминал Тулуз-Лотрека.
Следующим утром мы пригласили его к себе на танатодром.
— Как это замечательно, что у вас такая память, — жеманилась Амандина, когда он снизошел до нашего приглашения. — Я вот, если не запишу немедленно, то сразу все забываю.
Журналист растянул свои пухлые губы в деланной улыбке и объяснил:
— Как только информация поступает в мой мозг, она уже никогда его не покидает. Я набит, напичкан, завален бесполезными знаниями. Мой культурный багаж настолько громаден, что уже начинает давить. Раз десять я пробовал приступить к написанию книги, и только за тем, чтобы остановиться через пару страниц, потому что с моими неисчислимыми литературными кросс-ссылками, у меня возникало чувство, будто я занимаюсь плагиатом. Чтобы создать личный труд, надо раньше всего позабыть все чужие книги. Я на это не способен.
Вот так я, вечно завидовавший его энциклопедической памяти, обнаружил, что с его точки зрения это было чуть ли не увечье. Это верно, что иногда кое-что лучше позабыть… Если бы только я мог запихать в какой-нибудь темный угол мысль про эту чертову вторую правду!
Со своей стороны, Люсиндер, можно сказать, почти дразнясь, поведал нам о своей исключительной «способности забывать». Тем самым он мог совершенно свободно приписывать себе решения, разработанные другими, или открещиваться от собственных реализованных идей, критикуемых оппозицией. Он охотно извинял всех тех, кто его обидел, таким образом зарабатывая себе репутацию великодушного человека, которая во многом способствовала его популярности.