Худо-бедно, да подсохнет. Потом — утюгом, а затем останется зашить штаны по шву, это плевое дело…
— Славка, ты-то хоть скажи мне честно, — спросил Леха, перекрикивая шум фена, — ты сам не веришь во всю эту ерунду? Ну, что мой отец — киллер?
— Я — нет, — твердо ответил Славка. — Если честно. Но если все это на дурака Кренделя действует, как на кота — пять капель валерьянки, то… — Он внезапно тряхнул сжатым кулаком. — Нет, Леха, завтра ты в школу пойдешь, обязательно пойдешь! Мы с тобой — знаешь что? Мы с тобой прямо с завтрашнего дня эту историю, про папашу твоего — раскручивать будем! Понял? И, не дрейфь, раскрутим! — Славка вмазал кулаком по ладони.
Глаза Трушкина горели мечтательным огнем, и Леха вдруг почувствовал: ему вновь захотелось — ужасно, просто до коликов в животе, — захотелось отомстить всей компании, и особенно Кренделю.
Ну и что, если из Лехи сегодня едва не сделали отбивную? За одного битого двух небитых дают.
— Знаешь, Славка, если умеешь держать язык за зубами, я тебе сообщу кое-что! — весело прокричал Корольков. — По секрету от Кренделя!
Трушкин наклонил голову и посмотрел на собеседника из-под очков:
— Ну?
— Мой отец — очкарик, как и ты, — хмыкнул Леха. — И такой же умный…
— Очкарик… — смущенно повторил Трушкин. — Очкарики, они все такие.