Рядом с Багом, утробно ворча, как бензопила на средних оборотах, встал Судья Ди. Кот выглядел страшно: оскаленная морда в крови, растрепанная рыжая шерсть дыбом, глаза — совершенно дикие.
— Давид!!! — опять прозвенел отчаянный голос Гюльчатай. Гохштейн-старший вздрогнул — «сестренка!» — замешкался на мгновение и пропустил сильный удар палкой, пришедшийся в плечо. Гохштейн охнул и стал заваливаться на бок.
Ни мгновения не раздумывая, Баг напал на погромщиков сзади. Судья Ди сопутствовал хозяину.
Там же, пятница, поздний вечер
Дикость.
Только это слово крутилось на языке у Бага.
Только это слово могло удовлетворительно объяснить все то, чему сегодня он стал свидетелем.
Вэйбины — усиленные наряды из окрестных селений — подоспели слишком поздно: погромы прокатились по Теплису неуправляемой волной, сметавшей все на своем пути. А местные человекоохранители то ли не сумели справиться с ситуацией, то ли…
Дикость.
Воспринимать происходящее иначе Баг отказывался.
Вмешательство ланчжуна спасло «Приют горного ютая» от разорения. Но зато пострадали другие — многие. Охающий Давид Гохштейн, которому Гюльчатай натирала пострадавшее плечо остро пахнущей мазью, рассказал, что в городе была разгромлена даже повозка «скорой помощи» — в ней в лечебницу везли члена уездного меджлиса Левенбаума, тяжко, до переломов, избитого прямо на выходе из меджлиса; почтенного человека выволокли из повозки и с криками «обманщик! шайтан-примиритель!» собрались уже куда-то тащить с неясными, но наверняка нечеловеколюбивыми целями, причем всяк норовил плюнуть Левенбауму в лицо, — и лишь нерастерявшиеся милосердные братья, кто пуская в нападающих наркозный газ, кто размахивая скальпелем, спасли народного избранника от неминучей расправы, а потом уж подоспели вэйбины и оттеснили толпу от покореженной повозки с красным крестом на капоте. Похоже, изо всех ютаев именно Левенбауму досталось более прочих — как раз на нем сфокусировалось общее возмущение, вдобавок он был один, как перст, против целой толпы, когда покидал Ширван-миадзин. Как еще жив-то остался… Зато, правда, имущественного ущерба не претерпел — не было у Левенбаума ни лавок, ни контор…
Оказывается — по словам Гохштейна-старшего, — с меджлиса все и полыхнуло. Тот самый Левенбаум произнес примирительную речь, посредством коей мыслил решить наконец ко всеобщему удовольствию столь волновавший саахов и фузянов вопрос, и ему это почти удалось, но вмешалась некая приезжая («Похоже, я знаю, о ком он», — подумал Баг), и все пошло прахом — прямо в зале заседаний вспыхнула драка: фузяны обрадовались словам женщины, саахи обиделись, фузяны сразу приняли ее мнение, саахи же стали его оспаривать. Внутренние страсти быстро выхлестнуло наружу — и вскоре по площади, и без того уж доведенной визитом преждерожденного Гохштейна-старшего чуть не до точки кипения, понеслась невесть в чьих мозговых извилинах причудливо скрутившаяся новость: во всем виноваты ютаи, именно из-за ютаев саахи с фузянами до сих пор пребывают во мраке неведения и не знают, кто лучший, потому что такое положение ютаям выгодно — ведь, пользуясь неопределенностью, они постепенно захватывают в уезде власть и, пришлые, презрительно и свысока помыкают коренными народами к своей только пользе; а когда все к рукам приберут, тут, глядишь, их ученые и докажут, что в «Арцах-намэ» говорится о ютаях исключительно, а более ни о ком. И раздался клич «бей!!!»…