– Еще кофе! Много! – сказал я Эдику, он обласкал меня своей застенчивой улыбкой и рысью рванул к стойке.
Севка достал из красивого кожаного бумажника с монограммой десятку и положил ее на столешницу, пригладил ногтем и рюмкой прижал. Не шутил, не смеялся, не глазел по сторонам, а молчал и смотрел на десятку, как вглядываются в лицо товарища перед расставанием. Он с детства любил просто смотреть на деньги. Он тяжело расходился с ними – как с хорошими, но блудливыми бабами.
– Не жалей, Севка, денег, – сказал я ему. – Скоро война начнется – сами пропадем.
Полыхнул он улыбкой, головой помотал, разлил по рюмкам коньяк.
– Ну, что, будем здоровы? Давай за тебя, обормот, царапнем, – вылакал, не сморщившись, наклонился ко мне, сказал тихонько: – Тебя твоя профессия очень дурачит, ты начинаешь придавать слишком серьезное значение словам. Ты верь не словам, а тому, что они скрывают. Ну, что, еще по рюмке?
– Нет, мне хватит. Ты на что намекаешь?
– Я намекаю на то, чтобы ты молол языком поменьше, а побольше думал. Тебе уже пора…
– Так о чем велишь подумать?
– О том, что, сидя на двух стульях, ты себе задницу разорвешь.
– А почему – на двух стульях?
Севка вылил из графина коньяк в свой фужер – чтобы не пропало оплаченное, со вкусом выпил, вытер свежие губы херувима и сказал мне раздельно:
Великий Гуманист объявил: «кто не с нами, тот против нас». В твои годы человек должен уже определить позицию, а не болтаться, как дерьмо в проруби.
– Отсутствие твердой позиции – позиция художника, – ответил я вяло.
– Малыш, я говорю с тобой серьезно. Писатели в первую очередь – служащие, мелкие или крупные, – уж как там у них выходит, а потом лишь художники. Нам не нужны Пегасы, а потребны тихие ленивые мерины. Поэтому вам сначала надевают на морду торбу с овсом и сразу же подвязывают шоры, потом вдевают удила, затем – шенкеля, потом дают шпоры, а если понадобится – ременную плеть…
– Тебе приятно унижать меня? – спросил я его просто.
– Нет, малыш. Я хочу, чтобы ты взялся за ум и стал человеком.
– А что это такое – стать человеком?
– Определись. Хочешь стать нормальным писателем – мы тебя за два года в секретари Союза протащим. Не хочешь слушаться Маркова и Кожевникова – слушайся Солженицына, мы тебе быстро вправим мозги своими методами. Только не сиди здесь и не спи за столиком пьяный.
– А тебе что до этого?
– Потому что, Алеха, ты мой брат. Ты меня когда-то очень любил. И слушался.
– А теперь не люблю. И не слушаюсь… – сипло сказал я и почувствовал, что сейчас заплачу. И очень боялся, что он это заметит, – я хотел, чтобы ему было обидно, больно и горько, а в груди у меня гудела черная гулкая пустота.