Четверо верховых тащили на аркане пятого — высокого, длинного, словно жердь, в порванной в клочья белой рубахе. Короткие, стриженные в скобу, волосы запеклись кровью, кровь была на лице, заливала глаза, черной коркой покрывала губы. Но человек был жив. Время от времени он стонал, бормоча невнятные слова.
Впереди, за стеной пожелтевшего осеннего камыша, сверкнула серая речная гладь. Всадники спешились. Старший, широкоплечий седой усач, кивнул двум своим молодым спутникам, и те нырнули в камыши. Четвертый подошел к пленнику и ткнул его в бок каблуком красного огрского сапога. Услыхав стон, он удовлетворенно кивнул и разом потерял к человеку всякий интерес. Между тем послышался шум, и появились двое молодых парней, волоча спрятанный в камышах челнок.
Старший нетерпеливо мотнул головой. Челнок с легким плеском упал на воду.
— Отвезете и расскажете…
Один из молодых парней, безусый, с длинным чубом, закрученным за левое ухо, кивнул и, подойдя к пленнику, тщательно проверил узлы на веревках, стягивавших руки и ноги. Оставшись довольным, он кивнул другому, такому же безусому, но не имевшему чуба. Парень достал из-за пояса нож и уже наклонился, чтобы перерезать аркан, но тут четвертый — средних лет, одноглазый, с глубоким шрамом на левой щеке — шагнул вперед:
— Отвяжи. Добрый аркан. Жалко.
Чубатый пожал плечами, но спорить не стал. Узел затянулся крепко, и парню пришлось повозиться. Наконец чубатый передал одноглазому аркан, после чего пленника подняли и опустили в челнок. Человек дернулся, открыл глаза и пошевелил запекшимися губами:
— Пить…
Его услыхали, но никто не потянулся к фляге.
Старший взглянул на солнце, на миг задумался, затем повернулся к парням:
— Возвращайтесь до темноты. Этого — сразу к Покотило.
— Да, батько…
Парни оттолкнули челнок от берега, ловко забрались через невысокие черные борта и взялись за весла.
— Эй!
Одноглазый махнул рукой и кинул парням кожаный мешок. Чубатый поймал его в воздухе, но не смог удержать — то, что там лежало, весило не мало. Парень покачал головой и примостил мешок в ногах пленника.
Седой усач и одноглазый молча проводили челнок и не спеша вернулись к оставленным лошадям. Им явно хотелось поговорить, но многолетняя привычка заставляла сдерживаться. Разговоры в дозоре опасны, лишнее слово может стать последним.
Это знали и те, кто плыл в челноке. Парни молча гребли, даже не глядя на своего спутника. Тот же, немного придя в себя, попытался приподняться, но сильная ладонь чубатого прижала его ко дну лодки. — — Лежи!
—Я…
Пленник закашлялся, поднял голову и скривился от боли.
