Окривел Балдайка, а кагану это в радость.
— Куря! Куря обдристаный! — кричит.
И потешаются ратники над печенегом. Смеются, улюлюкают, кагана подзадоривают.
— А ну, Святослав, врежь-ка Куре покрепче! — подначивает мальчишку Свенельд.
— Руку тверже держи, — Алдан кагана наставляет. — Локоть не задирай! Вот молодец.
Святослав и рад стараться, после каждого точного выстрела свое любимое кричит:
— Я их всех победю! — и второй глаз печенегу выбить норовит.
А Балдайка знай уворачивается. Окривел он на один глаз, а слепым ему становиться совсем не хочется. Вот и бегает он каждый день, весь грязный, вонючий, но живой пока. Кагану Киевскому руку набивает. Чтоб тот в человека стрелять приучался.
И запомнился Святославу этот запах его первой войны. Запах крови. Запах страха. Запах дерьма человеческого. Долго ему потом снилось, как выцеливает он Балдайку, а тот от него хоронится. И никак Святослав его выцелитъ не может. И от этого страшно ему делалось и обидно.
Уже когда подрос каган, в силу входить начал, тогда только перестал от этой вони по ночам просыпаться. Другие запахи ту, первую, войну перебили.
И вот седмица осталась позади. Теперь спешило войско к тому месту, где, по словам Балдайки, должен был переправиться Куря. Сам толмач тоже при войске был. В самом хвосте он плелся. Ближе чем на полет стрелы его ратники к себе не подпускали. Совсем он провонял. И стражники его не лучше были. Товарищи их засранцами прозвали. Те сначала против такого прозвища возражали, а потом привыкли. Только вполголоса воеводу своего поругивали за наказание такое.
Едет каган на коне по талому снегу. На кружева ледяные любуется, думы мальчишеские думает.
— Ничего, — говорит себе негромко. — Я еще удаль свою покажу! Все поймут, что на Руси совсем не плакса каган.
Бодрит себя, а у самого нет-нет да мелькнет: «Как же там мама?»
И горестно ему отчего-то. Может, оттого, что на самом-то деле мальчишка по матери тоскует. По забавам своим детским соскучился. И кажется не такой уж интересной эта самая война.
И не заметил он, как степь подлеском прибрежным обернулась. Сначала поросль невысокая пошла, потом кусты, а потом и вовсе роща голая ветвями над головой затрещала. Значит, близок Днепр. Значит, до переправы недалеко.
На опушке войско остановилось.
И Облак под каганом встал. Морду нагнул, снег понюхал, вздохнул разочарованно. Далеко еще до первой травки весенней.
— Святослав! — окликнул кагана воевода. Оглянулся каган — Свенельд к нему скачет.
А за ним Кветан. Лошаденка под конюхом справная, только крутобока больно. Раскорячило на ней конюшего, словно он на бочке сидит. Однако же по виду сноровисто держится. Будто не кобылка-пердяйка под ним, а жеребец боевой. И смешным выглядеть ему гордость не позволяет. А от этого еще смешней выглядит.