— На восход же они отправились… — говорю я ей.
— На восход, — отвечает ведьма.
— Вот и мне туда надобно.
Остановила она меня.
— Не пущу я тебя, на ночь глядя, — сказала упрямо. — До утра здесь останешься, а потом видно будет.
— Но ведь… — попытался я возразить.
— Не то силком переночевать заставлю, — сказал мне Микула.
— Так что лучше не егози. — Берисава обняла меня по-матерински, по руке погладила. — Охолони да помысли здраво. С нами побудь, мы же тоже соскучились…
Сердце мое вслед за Любавой рвалось, однако угомонил я его. Год назад мне ерепениться надо было, а теперь одна ночь ничего не решит.
— Хорошо, — согласился я с ними.
— Вот и славно, — кивнула ведьма. — Сядь поешь. Похлебка-то остыла совсем.
Сел я обратно за стол, ложку взял.
— Мать, — Микула на жену взглянул, — ты бы налила Добрыну с дороги-то. Для сугреву и успокоения.
— Отчего же не налить, — сказала Берисава.
Невеселой наша встреча получилась. Нерадостной. Даже мед не таким пьяным показался. И хотя варево ведьмино наваристым было, а я наголодался с дороги, однако на еду несильно налегал.
И разговор у нас с огнищанином не очень клеился. Оно и понятно. Грустные мысли и меня, и его одолевали. Он о пережитом вспоминать не хотел, а я думу думал, как теперь жену свою выручать. По всему выходило, что нужно мне в Булгар отправляться. В места для меня незнакомые, к народу неведомому в гости ехать. Там следы жены искать.
Пока мы с Микулой стольничали, Берисава нас на время оставила. Из землянки наружу вышла. Долго ее не было. Мы уже корчагу с медом допили, когда вернулась она.
— Я о коне твоем позаботилась, к коровенке нашей в овин его завела, чтоб не застыл ненароком, корму ему задала. И вот еще… — сказала и веточку мне сухую протянула.
Я веточку взял, в руках повертел. Ничего особенного. Ветка как ветка. Маленькая совсем, не длиннее пальца, сухонькая, как сама Берисава.
— Что это? — спрашиваю.
— Как найдешь Любаву, так ей передашь. — Ведьма со стола убирать начала. — А пока спрячь до поры, да не потеряй смотри.
— Не потеряю, — ответил я и веточку в калиту спрятал.
Бессонной эта ночь нам выдалась. До самого рассвета мы с Микулой и Берисавой разговоры вели. Рассказал я им про свое житье-бытье в полоне киевском. Все рассказал. Без утайки. И про Ольгу, и про то, что Путяте в деле его отказал. Поняли они меня. Корить и стыдить не стали.
— Выживать тебе нужно было, и не нам тебя судить. Путята всегда был дюже горяч. Ему бы только мечом рубить. А с женой своей сами разберетесь, — только это мне ведьма и сказала.
А потом поведала о том, как Любава из Киева вернулась. Как сама не своя ходила, как на себя и меня злилась, пока Берисава ее не окоротила. О чем там бабы меж собой говорили, ведьма при себе оставила. Только понял я, что после разговоров этих переменилась Любава.