Вообрази себе, любезный Руфин, как я, стремясь обогатить свои познания
прилежным наблюдением всякого нового для меня феномена, остановился и
вперил взор свой в этих странных людей. Тут они окружили меня, крича во
все горло: «Филистер, филистер!» — и разразились ужаснейшим смехом. Это
меня раздосадовало. Ибо, дражайший Руфин, может ли быть для великого
ученого что-либо обиднее, чем сопричисление к народу, который за несколько
тысяч лет перед тем был побит ослиной челюстью? Я взял себя в руки и с
присущим мне достоинством громко объявил собравшемуся вокруг меня
странному люду, что я, следует надеяться, нахожусь в цивилизованном
государстве и потому обращусь в полицию и в суд, дабы отплатить за
нанесенную мне обиду. Тут все они подняли рев; к тому же и те, что доселе
еще не дымили, повытаскивали из карманов назначенные для того машины, и
все принялись пускать мне в лицо густые клубы дыма, который, как я только
теперь приметил, вонял совсем невыносимо и оглушал мои чувства. Затем они
изрекли надо мной своего рода проклятие, столь мерзкое, что я, любезный
Руфин, не хочу его тебе повторять. Я и сам вспоминаю о нем с невыразимым
ужасом. Наконец они покинули меня с громким оскорбительным смехом, и мне
почудилось, будто в воздухе замирает слово: «Арапник!» Возница мой, все
слышавший и видевший, сказал, ломая руки:
— Ах, дорогой господин, коли уж произошло то, что случилось, то, бога
ради, не входите в этот город. С вами, как говорится, ни одна собака
знаться не будет, и вы будете в беспрестанной опасности подвергнуться
побо…
Я не дал честному малому договорить и с возможной поспешностью обратил
стопы свои к ближайшей деревне. В одинокой комнатушке единственного во
всей деревеньке постоялого двора сижу и пишу все это тебе, дражайший
Руфин! Насколько будет возможно, я соберу известия об этом неведомом
варварском народе, населяющем здешний город. Мне уже порассказали кое-что
весьма странное о его нравах, обычаях, языке и прочем, и я в точности
сообщу тебе обо всем… и т. д. и т. д.».
О мой любезный читатель, ты уже приметил, что можно быть великим ученым
и не знать обыкновеннейших явлений и по поводу всему свету известных вещей
предаваться диковинным мечтаниям. Птоломей Филадельфус упражнялся в науках
и даже не знал о студентах, описывая своему другу происшествие, которое в
голове его превратилось в редкостное приключение, он даже не знал, что
находится в деревне Хох-Якобсхейм, расположенной, как известно, неподалеку
от прославленного Керепесского университета. Добряк Птоломей перепугался,
повстречавшись со студентами, которые радостно и беспечально прогуливались
для собственного удовольствия за городом. Какой бы страх обуял его, когда
бы он часом раньше прибыл в Керепес и случай привел бы его к дому
профессора естественных наук Моша Терпина. Сотни студентов, хлынув из
дома, окружили бы его, шумно диспутируя, и от этого волнения, от этой
суеты его ум смутили бы еще более диковинные мечтания.