— И не потерял ботфорт? — воскликнул Фабиан. — И не покатился вам под
ноги?
— Сохрани бог! — отвечали все в один голос. — Сохрани бог! С чего это
ты, брат, взял? Такой умелый ездок, как малыш!
Фабиан не знал, что и молвить. Тут на улице появился Бальтазар. Фабиан
бросился к нему, потащил за собой и рассказал, что маленький карапуз,
который повстречался им неподалеку от городских ворот и свалился с лошади,
только что прибыл сюда, и все приняли его за красивого, статного мужчину и
превосходного наездника.
— Вот видишь, — серьезно и рассудительно отвечал Бальтазар, — вот
видишь, любезный брат, не все, подобно тебе, столь жестоко насмехаются над
несчастным, обделенным самой природой!
— Ах, боже ты мой! — перебил его Фабиан. — Да ведь тут речь идет не о
насмешке и жестокосердии, а о том, можно ли назвать красивым и статным
мужчиной малыша в три фута ростом, к тому же не лишенного сходства с
редькой?
Бальтазар был принужден подтвердить слова Фабиана относительно роста и
наружности маленького студента. Остальные стояли на том, что маленький
всадник — красивый, стройный мужчина, тогда как Фабиан и Бальтазар
продолжали уверять, что им никогда не доводилось видеть более
отвратительного карлика. Тем дело и кончилось, и все разошлись весьма
озадаченные.
Давно смерклось, когда оба друга отправились домой. Вдруг Бальтазар,
сам не зная как, проговорился, что он повстречался с профессором Мошем
Терпином и тот пригласил его к себе на завтрашний вечер.
— Вот счастливец! — вскричал Фабиан. — Вот рассчастливейший человек!
Там ты увидишь и услышишь свою красотку, прелестную мамзель Кандиду,
будешь с нею разговаривать!
Бальтазар, снова глубоко оскорбленный, бросился в сторону и хотел
удалиться. Однако одумался, остановился и, с трудом поборов досаду,
сказал:
— Должно быть, ты прав, любезный брат, когда считаешь меня безрассудным
влюбленным шутом, я, пожалуй, и впрямь таков. Но это безрассудство —
глубокая болезненная рана, томящая дух мой, и тот, кто неосторожно
прикоснется к ней, может, причинив жестокую боль, побудить меня ко
всяческим дурачествам. Поэтому, брат, ежели ты меня вправду любишь, то не
произноси при мне имени Кандиды.
— Ты опять, — возразил Фабиан, — ты опять смотришь на вещи ужасно
трагически, и в твоем состоянии от тебя иного и ожидать нельзя. Но, чтоб
не заводить с тобой мерзкой распри, обещаю, что уста мои не вымолвят имя
Кандиды, пока ты сам не подашь к тому повода. Дозволь только мне еще
сказать, что, как я предвижу, твоя влюбленность доставит тебе немалую
досаду. Кандида — премиленькая, славная девушка, но она никак не подходит
к меланхолическому, мечтательному складу твоей души. Познакомишься ты с
ней покороче, и ее непринужденный, веселый нрав покажется тебе чуждым
поэзии, которой тебе всюду недостает. Ты предашься диковинным мечтаниям, и
все кончится большим переполохом — ужасной воображаемой мукой и
приличествующим сему отчаянием. Впрочем, я, равно как и ты, приглашен на
завтра к нашему профессору, который займет нас весьма интересными
физическими опытами. Ну! Спокойной ночи, удивительный мечтатель! Спи,
ежели сможешь заснуть перед столь знаменательным днем, как завтрашний.