— Кто из вас, — снова закричал в полном восторге профессор эстетики, —
кто из вас, о девы, наградит поцелуем дивного Циннобера за стихи, в коих
выражено сокровеннейшее чувство самой сильной любви?
Кандида встала, — щеки ее пылали, — она приблизилась к малышу,
опустилась на колени и поцеловала его мерзкий рот, прямо в синие губы.
— Да, — вскричал Бальтазар, словно пораженный внезапным безумием, — да,
Циннобер, божественный Циннобер, ты сложил меланхолические стихи о соловье
и алой розе, и ты заслужил дивную награду, тобой полученную!
С этими словами он увлек Фабиана в соседнюю комнату и проговорил:
— Сделай одолжение, посмотри на меня хорошенько и скажи мне откровенно
и по совести, в самом ли деле я студент Бальтазар, или нет, впрямь ли ты
Фабиан, верно ли, что мы в доме Моша Терпина, — или это сон, или мы
посходили с ума? Потяни меня за нос или встряхни, чтоб я избавился от
этого проклятого наваждения.
— Ну, как это ты можешь, — возразил Фабиан, — ну, как это ты можешь так
бесноваться из простой ревности, оттого что Кандида поцеловала малыша.
Тебе все же надобно признать, что стихотворение, которое прочитал малыш, и
в самом деле превосходно.
— Фабиан, — в глубочайшем изумлении вскричал Бальтазар, — что ты
говоришь?
— В самом деле, — продолжал Фабиан, — в самом деле стихотворение малыша
было превосходно, и я нахожу, что он заслужил поцелуй Кандиды. Вообще мне
сдается, в нем кроется много такого, что дороже красивой наружности. Даже
его фигура уже не кажется мне столь отвратительной, как сперва. Во время
чтения стихов внутреннее воодушевление скрасило черты его лица, так что он
подчас казался мне привлекательным, стройным юношей, невзирая на то что
его голова чуть виднелась из-за стола. Оставь свою вздорную ревность и
подружись с ним как поэт с поэтом.
— Что? — вскричал в гневе Бальтазар. — Что? Мне еще подружиться с
проклятым оборотнем, которого я охотно задушил бы вот этими руками!
— Итак, — сказал Фабиан, — итак, ты совсем глух к голосу разума. Однако
ж возвратимся в залу: там, верно, случилось что-нибудь новое, я слышу
громкие похвалы!
Бальтазар машинально последовал за своим другом.
Когда они вошли, посреди залы одиноко стоял Мош Терпин, в руках у него
еще были инструменты, с помощью которых он, по-видимому, производил
какой-то физический опыт; лицо его хранило величайшее изумление. Все
общество столпилось вокруг маленького Циннобера. Опершись на трость, он
стоял на цыпочках и с гордым видом принимал похвалы, сыпавшиеся со всех
сторон. Но вот все опять обратились к профессору, который показывал новый
весьма искусный фокус. Едва он кончил, как все снова окружили малыша,
восклицая: