Вдруг вдалеке послышались веселые, звонкие звуки рожка; они принесли
утешение его душе и пробудили в нем страстное томление, а вместе с тем и
сладостную надежду. Он огляделся вокруг, и, пока доносились звуки рожка,
зеленые тени леса не казались ему столь печальными, ропот ветра и шепот
кустов столь жалобными. Он обрел дар речи.
— Нет! — воскликнул он, вскочив на ноги и устремив сверкающий взор
вдаль; — нет, не вся надежда исчезла! Верно только, что какая-то темная
тайна, какие-то злые чары нарушили мою жизнь, но я сломлю эти чары, даже
если мне придется погибнуть! Когда я, увлеченный, побежденный чувством, от
которого готова была разорваться моя грудь, признался прелестной,
несравненной Кандиде в моей любви, разве не прочел я в ее взоре, разве не
почувствовал в пожатии ее руки свое блаженство? Но стоит появиться этому
маленькому чудищу, как вся любовь обращается к нему. На него, на этого
проклятого выродка, устремлены очи Кандиды, и томные вздохи вырываются из
ее груди, когда неуклюжий урод приближается к ней или берет ее руку. Тут,
должно быть, скрыто какое-то таинственное обстоятельство, и, если бы я
верил нянюшкиным сказкам, я бы стал уверять всех, что малыш заколдован и
может, как говорится, наводить на людей порчу. Какое сумасбродство — все
смеются и потешаются над уродливым человеком, обделенным самой природой, а
стоит малышу появиться, — все начинают превозносить его как умнейшего,
ученейшего, наикрасивейшего господина студента среди всех присутствующих.
Да что я говорю! Разве со мной подчас не происходит почти то же самое,
разве не кажется мне порой, что Циннобер и красив и разумен? Только в
присутствии Кандиды я не подвластен этим чарам, и господин Циннобер
остается глупым мерзким уродцем. Но что бы там ни было, я воспротивлюсь
вражьей силе, в моей душе дремлет неясное предчувствие, что какая-нибудь
нечаянность вложит мне в руки оружие против этого чертова отродья!
Бальтазар отправился назад в Керепес. Бредя по лесной тропинке,
приметил он на проезжей дороге маленькую, нагруженную кладью повозку, из
ононца которой кто-то приветливо махал ему белым платком. Он подошел
поближе и узнал господина Винченцо Сбьокка, всесветно прославленного
скрипача-виртуоза, которого он чрезвычайно высоко ценил за его
превосходную, выразительную игру и у кого он уже два года, как брал уроки.
— Вот хорошо! — вскричал Сбьокка, выскочив из повозки. — Вот хорошо,
любезный господин Бальтазар, мой дорогой друг и ученик, что я еще
повстречал вас и могу сердечно проститься с вами.