«Ну, разве не был я прав, — рассуждал сам с собою Бальтазар, — ну,
разве не был я прав, полагая, что этот зловещий карлик, этот Циннобер,
заколдован и может наводить на людей порчу».
В эту минуту мимо него стремительно пробежал молодой человек, бледный,
расстроенный, — безумие и отчаяние написано было на его лице. У Бальтазара
стало тревожно на сердце. Ему показалось, что в этом юноше он узнал одного
из своих друзей, и потому он поспешно бросился за ним в лес. Пробежав
шагов двадцать-тридцать, он завидел референдария Пульхера, который стоял
под высоким деревом и, возведя взоры к небу, говорил:
— Нет! Нельзя долее сносить этот позор! Надежды всей жизни пропали!
Осталась лишь могила. Прости, жизнь, мир, надежда, любимая!
И с этими словами впавший в отчаяние референдарий выхватил из-за пазухи
пистолет и приставил его ко лбу.
Бальтазар с быстротой молнии кинулся к референдарию, вырвал у него из
рук пистолет, отбросил его далеко в сторону и воскликнул:
— Пульхер, ради бога, что с тобой, что ты делаешь?
Референдарий несколько минут не мог опомниться. В полубеспамятстве
опустился он на траву. Бальтазар подсел к нему и стал говорить различные
утешительные слова, какие только приходили ему на ум, ничего не зная о
причине отчаяния Пульхера.
Бессчетное число раз спрашивал его Бальтазар, что же такое страшное
приключилось с ним, что навело его на черные мысли о самоубийстве? Наконец
Пульхер тяжко вздохнул и заговорил:
— Тебе, любезный друг Бальтазар, известно, в каких стесненных
обстоятельствах я нахожусь. Ты знаешь, что я возлагал все надежды на то,
что займу вакантное место тайного экспедитора в министерстве иностранных
дел; ты знаешь, с каким усердием, с каким прилежанием готовился я к этой
должности. Я представил свои сочинения, которые, как я с радостью узнал,
заслужили совершенное одобрение министра. С какой уверенностью предстал я
сегодня поутру к устному испытанию! В зале я приметил маленького
уродливого человека, который тебе хорошо известен под именем господина
Циннобера. Советник, которому было поручено произвести испытание,
приветливо подошел ко мне и сказал, что ту же самую должность, какую желаю
получить я, ищет заступить также господин Циннобер, потому он будет
экзаменовать нас обоих. Затем он шепнул мне на ухо: «Вам, любезный
референдарий, нечего опасаться вашего соперника; работы, которые
представил маленький Циннобер, из рук вон плохи». Испытание началось; я
ответил на все вопросы советника. Циннобер ничего не знал, ровным счетом
ничего, вместо ответа он сипел и квакал и нес какую-то невнятную
околесицу, которую никто не мог разобрать, и так как при этом он
непристойно корячился и дрыгал ногами, то несколько раз падал с высокого
стула, так что мне приходилось его подымать и сажать на место. Сердце мое
трепетало от радости; благосклонные взоры, которые советник бросал на
малыша, я принимал за самую едкую иронию. Испытание окончилось. Но кто
опишет мой ужас! Словно внезапная молния повергла меня наземь, когда
советник обнял малыша и сказал, обращаясь к нему: «Чудеснейший человек!
Какие познания! Какой ум! Какая проницательность! — И потом ко мне: — Вы
жестоко обманули меня, господин референдарий Пульхер. Вы ведь совсем
ничего не знаете. И, не в обиду вам будь сказано, во время экзамена вы
хотели придать себе бодрости весьма недостойным образом и против всякого
приличия. Вы даже не могли удержаться на стуле и все время падали, а
господин Циннобер был принужден подымать вас. Дипломаты должны быть
безукоризненно трезвы и рассудительны. Adieu, господин референдарий». Я
все еще полагал, что меня морочат. Я решил пойти к министру. Он велел мне
передать, что не понимает, как это я, выказав себя таким образом на
экзамене, еще осмелился утруждать его своим посещением, — ему уже обо всем
известно! Должность, которой я добивался, уже отдана господину Цинноберу!
Итак, какая-то адская сила похитила у меня все надежды, и я хочу
добровольно принести в жертву свою жизнь, которая стала добычей темного
рока! Оставь меня!