— Ни за что! — вскричал Бальтазар. — Сперва выслушай меня.
И он рассказал все, что знал о Циннобере, начиная с его первого
появления у ворот Керепеса; что произошло с ним и с малышом в доме Моша
Терпина и что только сейчас поведал Винченцо Сбьокка.
— Несомненно лишь, — добавил Бальтазар, — что во всех проделках этого
окаянного урода скрыто что-то таинственное, и поверь мне, друг Пульхер,
если тут замешано какое-нибудь адское колдовство, то нужно только с
твердостью ему воспротивиться. Победа несомненна там, где есть мужество. А
посему не отчаивайся и не принимай поспешного решения. Давай сообща
ополчимся на этого ведьменыша.
— Ведьменыш! — с жаром вскричал референдарий. — Да, ведьменыш! Что этот
карлик — проклятый ведьменыш, — это несомненно! Однако ж, брат Бальтазар,
что это с нами, неужто мы грезим? Колдовство, волшебные чары, — да разве с
этим давным-давно не покончено? Разве много лет тому назад князь Пафнутий
Великий не ввел просвещение и не изгнал из нашей страны все сумасбродные
бесчинства и все непостижимое, а эта проклятая контрабанда все же сумела к
нам вкрасться. Гром и молния! Об этом следует тотчас же донести полиции и
таможенным приставам. Но нет, нет, только людское безумие или, как я
опасаюсь, неслыханный подкуп — причина наших несчастий. Проклятый
Циннобер, должно быть, безмерно богат. Недавно он стоял перед монетным
двором, и прохожие показывали на него пальцами и кричали: «Гляньте-ка на
этого крохотного пригожего папахена! Ему принадлежит все золото, что там
чеканят!»
— Полно, — возразил Бальтазар, — полно, друг референдарий, не золотом
сильно это чудовище, тут замешано что-то другое. Правда, князь Пафнутий
ввел просвещение на благо и на пользу своего народа и своих потомков, но у
нас все же еще осталось кое-что чудесное и непостижимое. Я полагаю, что
некоторые полезные чудеса сохранились для домашнего обихода. К примеру, из
презренных семян все еще вырастают высочайшие, прекраснейшие деревья и
даже разнообразнейшие плоды и злаки, коими мы набиваем себе утробу. Ведь
дозволено же пестрым цветам и насекомым иметь лепестки и крылья,
окрашенные в сверкающие цвета, и даже носить на них диковинные письмена,
причем ни один человек не угадает, масло ли это, гуашь или акварель, и ни
один бедняга каллиграф не сумеет прочитать эти затейливые готические
завитушки, не говоря уже о том, чтобы их списать. Эх, референдарий,
признаюсь тебе, в моей душе подчас творится нечто странное. Я кладу в
сторону трубку и начинаю расхаживать взад и вперед по комнате, и какой-то
непонятный голос шепчет мне, что я сам — чудо; волшебник микрокосмос
хозяйничает во мне и понуждает меня ко всевозможным сумасбродствам. Но
тогда, референдарий, я убегаю прочь, и созерцаю природу, и понимаю все,
что говорят мне цветы и ручьи, и меня объемлет небесное блаженство!