— Вот злая тварь! — вскричала с перепугу фрау Лиза.
Но в тот же миг заговорил сын пастора:
— Ах, милый отец, ты столь добр, столь ласков с детьми, что верно, все
они тебя сердечно любят!
— Послушайте только, — воскликнул пастор, засверкав глазами от радости,
— послушайте только, фрау Лиза, этого прелестного, разумного мальчика,
вашего милого Цахеса, что так нелюб вам. Я уже замечаю, что вы никогда не
будете им довольны, как бы ни был он умен и красив. Вот что, фрау Лиза,
отдайте-ка мне вашего многообещающего малыша на попечение и воспитание.
При вашей тяжкой бедности он для вас только обуза, а мне будет в радость
воспитать его, как своего родного сына!
Фрау Лиза никак не могла прийти в себя от изумления и все восклицала:
— Ах, дорогой господин пастор, неужто вы и впрямь не шутите и хотите
взять к себе маленького урода, воспитать его и избавить меня от всех
горестей, что доставил мне этот оборотень!
Но чем больше расписывала фрау Лиза отвратительное безобразие своего
альрауна, тем с большей горячностью уверял ее пастор, что она в безумном
своем ослеплении не заслужила столь драгоценного дара, благословения
небес, ниспославших ей дивного мальчика, и наконец, распалившись гневом, с
крошкой Цахесом на руках вбежал в дом и запер за собой дверь на засов.
Словно окаменев, стояла фрау Лиза перед дверьми пасторского дома и не
знала, что ей обо всем этом и думать. «Что же это, господи, — рассуждала
она сама с собой, — стряслось с нашим почтенным пастором, с чего это ему
так сильно полюбился крошка Цахес и он принимает этого глупого карапуза за
красивого и разумного мальчика? Ну, да поможет бог доброму господину, он
снял бремя с моих плеч и взвалил его на себя, пусть поглядит, каково-то
его нести! Эге, как легка стала корзина, с тех пор как не сидит в ней
крошка Цахес, а с ним — и тяжкая забота!»
И тут фрау Лиза, взвалив корзину на спину, весело и беспечально пошла
своим путем.
Что же касается канониссы фон Розеншен или, как она еще называла себя,
Розенгрюншен, то ты, благосклонный читатель, — когда бы и вздумалось мне
еще до поры до времени помолчать, — все же бы догадался, что тут было
сокрыто какое-то особое обстоятельство. Ибо то, что добросердечный пастор
почел крошку Цахеса красивым и умным и принял, как родного сына,
объясняется не чем иным, как таинственным воздействием ее рук, погладивших
малыша по голове и расчесавших ему волосы. Однако, любезный читатель,
невзирая на твою глубочайшую прозорливость, ты все же можешь впасть в
заблуждение или, к великому ущербу для нашего повествования, перескочить
через множество страниц, чтобы поскорее разузнать об этой таинственной
канониссе; поэтому уж лучше я сам без промедления расскажу тебе все, что
знаю сам об этой достойной даме.