Это удивительное волшебство заключено в трех огнистых сверкающих
волосках на темени малыша. Всякое прикосновение к этим волоскам, да и
вообще к голове, для него болезненно, даже губительно. По этой-то причине
фея превратила его от природы редкие, всклокоченные волосы в густые,
прекрасные локоны, которые, защищая голову малыша, вместе с тем скрывают
упомянутую красную полоску и увеличивают чары. Каждый девятый день фея
магическим золотым гребнем причесывала малыша, и эта прическа расстраивала
все попытки уничтожить чары. Но этот гребень разбил надежный талисман,
который я изловчился подсунуть доброй фее, когда она посетила меня.
Теперь дело за тем, чтобы вырвать у него эти три огнистых волоска, и он
погрузится в былое ничтожество. Тебе, мой любезный Бальтазар,
предназначено разрушить эти чары. Ты наделен мужеством, силой и ловкостью,
ты свершишь все, как надлежит. Возьми это отшлифованное стеклышко, подойдя
к маленькому Цинноберу, где бы ты его ни встретил, пристально погляди
через это стекло на его голову, и три красных волоска прямо и несокровенно
объявятся на его темени. Схвати их покрепче, невзирая на пронзительный
кошачий визг, который он подымет, вырви разом эти три волоска и тотчас
сожги их на месте. Непременно нужно вырвать эти волоски единым разом и
тотчас же сжечь, а не то они смогут причинить еще немало всяческого вреда.
Поэтому особенно обрати внимание па то, чтобы напасть на малыша и крепко и
ловко ухватить эти волоски, когда поблизости будет гореть камин или свечи.
— О Проспер Альпанус! — вскричал Бальтазар. — Своим недоверием я не
заслужил такой доброты, такого великодушия! В глубине моего сердца
родилось чувство, что мои страдания миновали, что мне отверзлись золотые
врата небесного счастья.
— Я люблю, — продолжал Проспер Альпанус, — я люблю юношей, у которых,
подобно тебе, любезный Бальтазар, в чистом сердце заключено нетерпеливое
стремление и любовь, в чьих душах находят отзвук те величественные
аккорды, что доносятся из дальней, полной божественных чудес страны — моей
родины. Счастливцы, одаренные этой внутренней музыкой, — единственные,
кого можно назвать поэтами, хотя этим словом называют многих, которые
хватают первый попавшийся контрабас, водят по нему смычком и беспорядочное
дребезжание стонущих от их прикосновения струн принимают за великолепную
музыку, что струится из глубины их собственных сердец. Я знаю,
возлюбленный Бальтазар, — подчас тебе сдается, что ты понимаешь бормотание
ручьев, шепот деревьев и будто пламенеющий закат ведет с тобой разумные
речи. Да, мой Бальтазар, в эти мгновения ты и впрямь постигаешь чудесные
голоса природы, ибо в твоей собственной душе возникает божественный звук,
порожденный дивной гармонией сокровеннейших начал природы. Так как ты
играешь на фортепьяно, о поэт, то тебе, верно, известно, что взятому тону
вторят все ему созвучные. Этот закон природы взят мною не для пустого
сравнения. Да, ты поэт, ты много выше, чем полагают иные из тех, кому ты
читал свои опыты, в которых пытался с помощью пера и чернил переложить на
бумагу внутреннюю музыку. В этих опытах ты еще немного успел. Однако ты
сделал хороший набросок в историческом роде, когда с прагматической
широтой и обстоятельностью рассказал о любви соловья к алой розе, историю,
которой я был свидетелем. Это весьма искусное произведение.