В передней послышались шаги, фрейлейн спровадила старуху, наказав ей
ждать внизу у ворот, — перед отъездом она вручит ей надежное средство
разом избавиться от всякой нужды и напасти.
И вот Розабельверде опять приблизилась к мертвому и мягким, дрожащим,
исполненным глубокой жалости голосом сказала:
— Бедный Цахес! Пасынок природы! Я желала тебе добра. Верно, было
безрассудством думать, что внешний прекрасный дар, коим я наделила тебя,
подобно лучу, проникнет в твою душу и пробудит голос, который скажет тебе:
«Ты не тот, за кого тебя почитают, но стремись сравняться с тем, на чьих
крыльях ты, немощный, бескрылый, взлетаешь ввысь». Но внутренний голос не
пробудился. Твой косный, безжизненный дух не мог воспрянуть, ты не отстал
от глупости, грубости, непристойности. Ах! Если бы ты не поднялся из
ничтожества и остался маленьким, неотесанным болваном, ты б избежал
постыдной смерти! Проспер Альпанус позаботился о том, чтобы после смерти
тебя вновь приняли за того, кем ты моею властью казался при жизни. Быть
может, мне доведется еще увидеть тебя маленьким жучком, шустрой мышкой или
проворной белкой, я буду этому рада! Спи с миром, крошка Цахес!
Едва только Розабельверде оставила комнату, как вошли лейб-медик князя
и камердинер.
— Ради бога, — вскричал медик, увидев мертвого Циннобера и убедившись,
что все средства возвратить его к жизни тщетны, — ради бога, господин
камердинер, как это случилось?
— Ах, — отвечал тот, — ах, любезный господин доктор, возмущение — или
революция, — все равно как вы это ни назовете, — шумела и бушевала в
прихожей ужаснейшим образом. Их превосходительство, опасаясь за свою
драгоценную жизнь, верно, намеревались укрыться в туалет, поскользнулись
и…
— Так, значит, — торжественно и растроганно сказал доктор, — так,
значит, он умер от боязни умереть!
Двери распахнулись, и в опочивальню стремительно вбежал бледный князь
Барсануф, за ним семь камергеров, еще бледнее.
— Неужто правда? Неужто правда? — воскликнул князь; но едва он завидел
тельце усопшего, как отпрянул и, возведя очи горе, сказал голосом,
исполненным величайшей скорби: — О Циннобер!
И семь камергеров воскликнули вслед за князем: «О Циннобер!» — и
вытащили, подобно князю, носовые платки и поднесли их к глазам.
— Какая утрата, — начал князь по прошествии нескольких минут безмолвной
горести, — какая невознаградимая утрата для государства! Где сыскать
государственного мужа, который бы с таким же достоинством носил орден
Зелено-пятнистого тигра с двадцатью пуговицами, как мой Циннобер.
Лейб-медик, как допустили вы, чтоб у меня умер такой человек! Скажите, как
это случилось, как могло это статься, какая была тому причина, от чего
умер несравненный?