помощью таланта Лермонтова оно сделалось было на время модным. Как
некогда с легкой руки Шиллера пронеслось было по всему свету
очарованье и стало модным, как потом с тяжелой руки
Байрона пошло в ход
разочарованье, порожденное, может
быть, излишним очарованьем, и стало также на время модным, так наконец пришла
очередь и
безочарованью, родному детищу байроновского
разочарованья. Существование его, разумеется, было кратковременной всех прочих,
потому что в безочарованье ровно нет никакой приманки ни для кого. Признавши
над собою власть какого-то обольстительного демона, поэт покушался не раз
изобразить его образ, как бы желая стихами от него отделаться
[251]. Образ этот не вызначен определительно, даже не получил
того обольстительного могущества над человеком, которое он хотел ему придать.
Видно, что вырос он не от собственной силы, но от усталости и лени человека
сражаться с ним. В неоконченном его стихотворенье, названном «Сказка для
детей», образ этот получает больше определительности и больше смысла. Может
быть, с окончанием этой повести, которая есть его лучшее стихотворение,
отделался бы он от самого духа и вместе с ним и от безотрадного своего
состояния (приметы тому уже сияют в стихотвореньях «Ангел», «Молитва», и
некоторых других), если бы только сохранилось в нем самом побольше уваженья и
любви к своему таланту. Но никто еще не играл так легкомысленно с своим
талантом и так не старался показать к нему какое-то даже хвастливое презренье,
как Лермонтов. Не заметно в нем никакой любви к детям своего же воображенья. Ни
одно стихотворение не выносилось в нем, не возлелеялось чадолюбно и заботливо;
не устоялось и не сосредоточилось в себе самом; самый стих не получил еще своей
собственной твердой личности и бледно напоминает то стих Жуковского, то
Пушкина; повсюду — излишество и многоречив. В его сочинениях прозаических
гораздо больше достоинства. Никто еще не писал у нас такой правильной,
прекрасной и благоуханной прозой. Тут видно больше углубленья в
действительность жизни — готовился будущий великий живописец русского быта…
Но внезапная смерть вдруг его от нас унесла. Слышно страшное в судьбе наших
поэтов. Как только кто-нибудь из них, упустив из виду свое главное поприще и
назначенье, бросался на другое или же опускался в тот омут светских отношений,
где не следует ему быть и где нет места для поэта, внезапная, насильственная
смерть вырывала его вдруг из нашей среды. Три первостепенных поэта: Пушкин,
Грибоедов, Лермонтов, один за другим, в виду всех, были похищены насильственной
смертью, в течение одного десятилетия, в поре самого цветущего мужества, в
полном развитии сил своих, — и никого это не поразило: даже не содрогнулось
ветреное племя.