. Казалось, что бы могло быть ее скучней,
но и тут уже одни слова и названья царских убранств, дорогих тканей и каменьев
— сущие сокровища для поэта; всякое слово так и ложится в стих. Дивишься
драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; все зернисто, крупно,
как сам жемчуг, и, право, иное названье еще драгоценней самой вещи. Да если
только уберешь такими словами стих свой — целиком унесешь читателя в минувшее.
Мне, после прочтенья трех страниц из этой книги, так и виделся везде царь
старинных, прежних времен, благоговейно идущий к вечерне в старинном царском
своем убранстве.
1844
Пишу к тебе под влиянием того ж стихотворенья твоего: «Землетрясенье». Ради
Бога, не оставляй начатого дела! Перечитывай строго Библию, набирайся русской
старины и, при свете их, приглядывайся к нынешнему времени. Много, много
предстоит тебе предметов, и грех тебе их не видеть. Жуковский недаром доселе
называл твою поэзию восторгом, никуды не обращенным. Стыдно тратить лирическую
силу в виде холостых выстрелов на воздух, тогда как она дана тебе на то, чтобы
взрывать камни и ворочать утесы. Оглянись вокруг: всё теперь — предметы для
лирического поэта; всяк человек требует лирического воззвания к нему; куды ни
поворотишься, видишь, что нужно или попрекнуть, или освежить кого-нибудь.
Попрекни же прежде всего сильным лирическим упреком умных, но унывших людей.
Проймешь их, если покажешь им дело в настоящем виде, то есть, что человек,
предавшийся унынию, есть дрянь во всех отношениях, каковы бы ни были причины
уныния, потому что унынье проклято Богом. Истинно русского человека поведешь на
брань даже и против уныния, поднимешь его превыше страха и колебаний земли, как
поднял поэта в своем «Землетрясении ».
Воззови, в виде лирического сильного воззванья, к прекрасному, но дремлющему
человеку. Брось ему с берега доску и закричи во весь голос, чтобы спасал свою
бедную душу: уже он далеко от берега, уже несет и несет его ничтожная верхушка
света, несут обеды, ноги плясавиц, ежедневное сонное опьяненье; нечувствительно
облекается он плотью и стал уже весь плоть, и уже почти нет в нем души. Завопи
воплем и выставь ему ведьму старость, к нему идущую, которая вся из железа,
перед которой железо есть милосердье, которая ни крохи чувства не отдает назад
и обратно. О, если б ты мог сказать ему то, что должен сказать мой Плюшкин,
если доберусь до третьего тома[101] «Мертвых
душ»!
Опозорь в гневном дифирамбе новейшего лихоимца нынешних времен и его
проклятую роскошь, и скверную жену его, погубившую щеголяньями и тряпками и
себя, и мужа, и презренный порог их богатого дома, и гнусный воздух, которым
там дышат, чтобы, как от чумы, от них побежало все бегом и без оглядки.