Вы напрасно негодуете на неумеренный тон некоторых нападений на «Мертвые
души». Это имеет свою хорошую сторону. Иногда нужно иметь противу себя
озлобленных. Кто увлечен красотами, тот не видит недостатков и прощает всё; но
кто озлоблен, тот постарается выкопать в нас всю дрянь и выставить ее так ярко
внаружу, что поневоле ее увидишь. Истину так редко приходится слышать, что уже
за одну крупицу ее можно простить всякий оскорбительный голос, с каким бы она
ни произносилась. В критиках Булгарина, Сенковского и Полевого есть много
справедливого, начиная даже с данного мне совета поучиться прежде русской
грамоте[111], а потом уже писать. В самом
деле, если бы я не торопился печатаньем рукописи и подержал ее у себя с год, я
бы увидел потом и сам, что в таком неопрятном виде ей никак нельзя было
являться в свет. Самые эпиграммы и насмешки надо мной были мне нужны, несмотря
на то что с первого разу пришлись очень не по сердцу. О, как нам нужны
беспрестанные щелчки, и этот оскорбительный тон, и эти едкие, пронимающие
насквозь насмешки! На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного
самолюбия, щекотливого, скверного честолюбия, что нас ежеминутно следует
колоть, поражать, бить всеми возможными орудиями, и мы должны благодарить
ежеминутно нас поражающую руку.
Я бы желал, однако ж, побольше критик не со стороны литераторов, но со
стороны людей, занятых делом самой жизни, со стороны практических людей; как на
беду, кроме литераторов, не отозвался никто. А между тем «Мертвые души»
произвели много шума, много ропота, задели за живое многих и насмешкой, и
правдой, и карикатурой; коснулись порядка вещей, который у всех ежедневно перед
глазами; исполнены промахов, анахронизмов, явного незнанья многих предметов[112]; местами даже с умыслом помещено обидное и
задевающее: авось кто-нибудь меня выбранит хорошенько и в брани, в гневе
выскажет мне правду, которой добиваюсь. И хоть бы одна душа подала голос! А мог
всяк. И как бы еще умно! Служащий чиновник мог бы мне явно доказать, в виду
всех, неправдоподобность мной изображенного события приведеньем двух-трех
действительно случившихся дел и тем бы опроверг меня лучше всяких слов или
таким же самым образом мог бы защитить и оправдать справедливость мной
описанного. Приведеньем события случившегося лучше доказывается дело, нежели
пустыми словами и литературными разглагольствованьями. Мог бы то же сделать и
купец и помещик — словом, всякий грамотей, сидит ли он сиднем на месте или
рыскает вдоль и поперек по всему лицу русской земли. Сверх собственного взгляда
своего всяк человек, с того места или ступеньки в обществе, на которую
поставили его должность, званье и образованье, имеет случай видеть тот же
предмет с такой стороны, с которой, кроме его, никто другой не может видеть. По
поводу «Мертвых душ» могла бы написаться всей толпой читателей другая книга,
несравненно любопытнейшая «Мертвых душ», которая могла бы научить не только
меня, но и самих читателей, потому что — нечего таить греха — все мы очень
плохо знаем Россию.