— Думаю, что навещу нашего старика, Маргарет. Мне не нравится, что он там совсем один. Завтра же поеду.
— Хорошо, но только осторожней. Завтра обещали буран. Идет к нам из Чикаго, там уже выпало добрых два фута снега. А когда вы вернулись, Бен? И что там было?
— Ах, Маргарет, всего не расскажешь! В Нью-Йорк прилетел только вчера.
— Что ж, добро пожаловать домой. Надеюсь, все хорошо, все остались довольны?
— Скажите, Маргарет, когда это последний раз вы видели, чтобы все остались довольны? Этого никогда не бывает.
— Да, тем более еще такая беда, кончина кардинала Инделикато. Вы с ним встречались?
— Да, — ответил я. — Иначе как бедой действительно не назовешь.
И я подтвердил свое намерение ехать к отцу завтра же, а Маргарет еще раз предупредила о надвигающейся буре. Я повесил трубку. Сколько еще может понадобиться времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, что я не имею права обсуждать случившееся с кем бы то ни было? Как же мне не хватало Вэл!
* * *
С той же проблемой я столкнулся за ленчем. Позвонил Персику, и мы встретились в «Нассау Инн», в пивном баре. Там же, где случайно столкнулись снежным и холодным вечером, когда Вэл уже лежала мертвой в часовне. Персик примчался из Нью-Пруденса, и его распирали вопросы о том, как «там было».
На что я ответил, что было нелегко, но в конце концов это сугубо внутреннее дело Церкви и в главных действиях и решениях обошлось без меня. Ну и так далее, в том же духе. Персик насмешливо взглянул на меня и даже подмигнул, как бы давая тем самым понять, что уж он он-то знает, как ведутся в Риме дела.
— Тогда скажи мне вот что, — сказал он. — Ты выяснил, кто убил Вэл? — Похоже, эта рана у него так никогда и не заживет. И он искренне считал, что я должен ответить ему на этот вопрос. — Тот самый тип, что напал тогда на тебя и монсеньера из Рима?
— Тот самый. Но это только предварительное заключение. Выживший из ума старый священник. Кто знает, что это на него нашло? Не думаю, что мы когда-либо найдем его или увидим снова. Послушай, Персик, мне изрядно все это поднадоело. Поговорим об этом позже, лады? А теперь... при одной мысли об этом у меня голова трещит.
— Понял тебя, приятель. — Он улыбнулся такой знакомой мальчишеской улыбкой, но лицо оставалось усталым и серьезным. Было три часа дня, и мы жевали бургеры и жареную картошку. Кроме нас, посетителей в баре не было. За окнами завывал ветер. — Тогда скажи, переменилось ли теперь твое отношение к нашей дорогой старой римской Церкви?
В вопросе чувствовалась насмешка.
— Знаешь, Персик, сколь ни покажется странным, но Церковь не стала казаться более человечной, чем тогда. Она настолько несовершенна, что даже начинаешь почти любить эту почтенную старушку.