Крыков легко взбежал наверх, посмотрел: эскадра, чернея на фоне неба, покачивалась немного выше положенного для таможенного досмотра места. На мачтах и реях шла работа: там двигались черные фигурки матросов — убирали паруса.
— Худо ихнее дело! — сказал Прокопьев. — Не угадали. Что ж, сами попросят досмотра, али мы стрельнем?
Афанасий Петрович молчал.
— Здоровые кораблищи-то! — опять сказал Прокопьев. — Пожалуй, не бывали еще к нам такие махины? Воинские корабли?
— Военные, капрал.
— И мне думается — воинские.
— Воры.
— Воры и есть…
В это мгновение на баке флагмана блеснул огонек. И тотчас же над Двиною раскатился звук мушкетного выстрела, а вслед за ним взлетела ракета.
— Ну что ты скажешь! — удивленно произнес Прокопьев. — Сами досмотра просят. Может, еще и не воры?
— Воры, капрал! — уверенно ответил Крыков. — Воры, и надобно нам к сему быть готовыми. Воры, да хитрые еще. Ну, и мы не лыком шиты, повидали ихнего брата. Пойдем!
Внизу он сказал Мехоношину коротко и сухо:
— Коли услышишь, поручик, с эскадры пальбу, ступай с драгунами на выручку…
Мехоношин молчал.
Тогда Крыков отвернулся и, отыскав взглядом высокого старого драгуна Дроздова, сказал ему:
— Слышь, Дроздов, я на тебя надеюсь!
Дроздов ответил немедля:
— Надейся, Афанасий Петрович. Сделаем как надо!
Крыков прыгнул в карбас, солдаты оттолкнулись крюками, капитан приказал:
— Весла на воду!
Сам взялся за румпель, весла поднялись разом. Мокрый таможенный прапорец капрал расправил руками, флаг заполоскал за кормою. Карбас быстро, словно ножом, прорезал тихую, мутную после ливня воду. Солдаты гребли молча, сильно, равномерно, с короткими передышками между гребками, во время которых все гребцы враз наклонялись вперед, занося весло. Лица у таможенников были суровые, все понимали, что их ждет.
— А ну, песню! — приказал Крыков.
Прокопьев изумленно на него посмотрел, даже рот открыл от удивления, капитан повторил:
— Песню, да лихую. Пусть слышат, что за народ на карбасах. Заводи, капрал!
Евдоким сделал страдальческое лицо, завел высоким голосом:
Улица, улица, широкая моя,
Травка-муравка, зеленая моя!
Гребцы подхватили с отрывом, словно в плясе, готовясь к выходке:
Знать-то мне по улочке не хаживать,
Травку-муравку не таптывать…
На втором таможенном карбасе подхватили с угрозою, басистее, ниже:
Травку-муравку не таптывать,
На свою на милую не глядывать…
А на далеком уже берегу, в сумерках, под моросящим дождичком, с уханьем, с присвистом, словно помогая таможенникам, грянули драгуны:
На свою на милую не глядывать,
Как-то моя милая сидит одна,
Под окном сидит, ему сказывает: