Фру Юленшерна не ответила: адмирал становился несдержанным. Впрочем, она его извиняла — поход был нелегким.
— Не более чем через час здесь соберется все лучшее общество эскадры! — сказал шаутбенахт, поднимаясь. — Мне надо отдохнуть. Я чувствую себя не слишком хорошо…
Оставшись одна, фру Маргрет позвонила в колокольчик и велела Якобу накрыть к ужину. Якоб ушел. Камеристка-негритянка принесла черное платье с жемчужным шитьем. Одеваясь, фру говорила:
— Бог мой, какая скука. На редкость скучно! Все эти офицеры — грубияны и пьяницы, от них решительно нечего ждать. Дать им волю — они только бы и делали, что пили. А полковник Джеймс просто старая развалина. Он красит щеки и чернит брови. К тому же он, кажется, еще и трусоват…
Камеристка нечаянно слишком сильно затянула шнурок корсажа, фру Юленшерна ущипнула ее розовыми ногтями, сказала капризно:
— Туго!
В дверь постучали.
— Кто это? — спросила Маргрет.
— Это мы, рабы фру Юленшерны! — произнес голос артиллериста Пломгрэна.
— Разве уже миновал целый час? — спросила фру Маргрет.
— Для меня миновал год! — воскликнул из-за двери артиллерист.
— Более, чем год! — подтвердил Морат.
— Прошло целое столетие! — голосом умирающего произнес галантный Бремс.
Одевшись, она позволила войти. Они поклонились очень низко и сели у клавесина — настраивать свои лютни. Фру Юленшерна у зеркала надевала браслеты.
— Что мы сегодня празднуем? — шепотом спросил Улоф Бремс.
— Вероятно, мы будем поминать тех четырех матросов! — также шепотом ответил Пломгрэн. — А может быть, и себя самих… Наши дела идут не слишком хорошо…
— Одно я знаю теперь твердо, — произнес чуть слышно Юхан Морат. — Когда состарюсь — сам сатана не заставит меня жениться на молодой!
Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:
Гонит ветер корабль в океане,
Боже, душу помилуй мою…
В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял, потом послышался смех, стук костей.
— По-шведски говорят? — спросил Рябов Митеньку.
— По-разному! — сказал Митенька. — Один по-шведски, а другой — англичанин. И еще один — голландец, что ли…
— Всякой твари по паре! — усмехнулся Рябов.
Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил: