Так текли дни и месяцы. Однообразие скрадывает время. Алан словно всю жизнь провел в этой комнате. Он даже не замечал, что почти разучился разговаривать. Молчаливый грек, всегда поглощенный работой, редко перебрасывался с ним за весь день одной-двумя фразами. А между тем грозные события уже надвигались на юношу…
Где-то по пыльным дорогам Бактрии скакал гонец индусского царя. Он вез папирус, в котором великий Пор достойно ответил Евкратиду на насмешку. Он разобьет его страну, как дарственную вазу, и никто не сможет собрать и склеить ее осколков! Не знал этого Алан. Ничего не подозревая, обтесывал он тяжелые глыбы камня -заготовки будущих статуй. Все реже вспоминал о заветном ноже, спрятанном пол плитой. Как-то раз, приподняв увесистую глыбу, которую раньше не мог сдвинуть с места, Алан вдруг подумал, что становится зрелым мужем, что на чужбине прошла вся его юность…
Однажды Аполонид принес с собой что-то тяжелое, старательно закутанное в тряпку, и, со злостью бросив свою ношу на стол, ушел сердитый, не сказав ни слова, и впервые не стал работать весь день. Только под вечер, мучимый любопытством, Алан решился развернуть таинственный сверток. В складках материи лежала неоконченная статуэтка обнаженной женщины. Это удивило Алана. Он никогда не думал, что старый скульптор работает еще и дома. Да и сама статуэтка производила странное впечатление. Она не походила на прежние работы великого мастера. Вся иссеченная нервными штрихами резца, работа хранила следы упорных поисков мастера, впервые почувствовавшего свое бессилие. Аполонид пытался оторваться от классических форм эллинских скульптур, но Алан никак не мог понять, что же, собственно, хотел он сказать своей работой?
Впервые видел Алан поражение великого мастера. Значит, и он не всемогущ! Алан смотрел и смотрел на странную статую, не в силах оторвать взгляда от ее вялых, безжизненных форм. Опомнился лишь от грубого окрика за спиной:
— Кто тебе разрешил трогать эту вещь?
Он никогда еще не видел таким царского скульптора. Лицо исказилось гневом, а полные боли глаза так и пронзили мертвую статуэтку.
— Как ты смел притронуться к моей работе, презренный раб? Я не желаю больше видеть тебя в своей мастерской! Убирайся прочь! Скажи эконому, что я велел отправить тебя в каменоломни!
Горькая обида сдавила сердце Алана, и он медленно попятился. Жизнь наконец ворвалась в его заколдованный мир и теперь мстила ему за пренебрежение, один за другим обрушивая на него удары.
Шатаясь, вышел Алан во двор и содрогнулся: через двор двое стражников волокли связанного по рукам и ногам, окровавленного Узмета.