Она теряла мужество и по другой причине: невыносимо длинные дни в море действовали на нее столь же удручающе, как и равнодушие Алекса. Элизабет чувствовала себя пойманной в ловушку, как дикий зверь, потерявший надежду вырваться на свободу. Ирония судьбы заключалась в том, что там, в Калькутте, в эту последнюю ужасную ночь, она мечтала очутиться в открытом море, которое казалось ей воротами свободы. Теперь море стало снова ее врагом, тюрьмой, душителем. Теперь она тосковала по суше!
Дни тянулись медленно, бесконечно. Было холодно, и не имело никакого значения, сколько одежды надето на тебе. Солнце стало бледным, водянистым пятном на совершенно увядшем небе. День за днем картина за бортом не менялась: серый бескрайний океан и мокрое небо, с которого сыпался бесконечный густой снег. Но хуже всего было смотреть на горизонт, темный и смутный — и всегда без признаков суши.
В первую неделю декабря снег перестал. За неделю они прошли хорошее расстояние, а в понедельник второй недели декабря 1778 года Элизабет услышала наверху какой-то грохот — топанье ног, крики и свист. Она схватила свой плащ, набросила его на плечи и бегом помчалась на палубу. С утреннего неба падали кружевные снежные хлопья.
«Неужели вся суета вокруг этого? — подумала она равнодушно. — Просто из-за того, что снова идет снег?»
Затем увидела собравшихся у борта матросов, которые кричали и указывали на что-то пальцами. Она быстро протолкалась сквозь толпу и попробовала посмотреть туда же, куда и все. И наконец увидела. Очень далеко — легкая коричневая тень, слегка искривляющая линию горизонта. Земля! Вожделенная, милая земля! Она сама не заметила, как начала вместе с остальными кричать от радости. Бен обнял ее так крепко, что ей показалось, что у нее хрустнули кости. Генри без конца смеялся где-то совсем рядом. Она поискала глазами Алекса, но его нигде не было видно в этой шумящей беснующейся толпе на палубе.
— Он там, — сказал Бен, указывая рукой на верхнюю палубу. Она подняла голову и увидела Алекса — великолепного в своем черном развевающемся плаще и черных шелковых брюках, спокойно стоящего со скрещенными руками.
«Боже мой, что же это за человек, — снова подумала Элизабет с дрожью. — Сохранять полное спокойствие среди всеобщего ликования! Как могла я полюбить человека, у которого в крови лед!»
Вдруг посреди всеобщего шума раздался голос Алекса.
— Тишина! — приказал он, и в то же мгновение крики начали постепенно стихать, люди успокаивались и смотрели на него.
— Вот мы и дома! — провозгласил Алекс. По толпе прокатился удовлетворенный гул, но он поднял руку, и снова воцарилась тишина. — Но это не значит, что все наши беды уже позади, — продолжал Бурк. — Кто знает, что найдем мы там, в Филадельфии, в порту? Может быть, война уже закончилась, и англичане нанесли нам поражение.