Азер и Зема.
Его собственное пагубное влияние.
Лежа на животе, Зема пыталась перехватить оружие, но Азер, навалившись всей тяжестью и удерживая ее за затылок, достал нож. Она вырвалась, перекатилась на спину. Он нанес ей удар ножом в живот. Она что-то глухо выкрикнула, изо рта хлынула кровь.
Лежа на возвышении с рукой, откинутой на ступени, Кудшейи видел все, что происходило между Земой и Азером. Его веки медленно поднимались и опускались, не попадая в такт биению сердца. Он молился, чтобы смерть забрала его прежде, чем закончится их схватка, но не мог заставить себя не смотреть.
Лезвие ножа раз за разом все глубже впивалось в плоть.
Зема выгнулась в последнем мучительном усилии, Азер отбросил нож и погрузил руки в живую рану.
Исмаил Кудшейи тонул в зыбучих песках смерти.
За несколько мгновений до своего конца он увидел протянувшиеся к нему окровавленные руки, цепко держащие добычу...
Сердце Земы в ладонях Азера.
В конце апреля в Восточной Анатолии начинают таять высокогорные снега, открывая дорогу к самой высокой вершине Тавра – Немруд-Дагу. Туристический сезон открывается позже, и на горе царят уединенная тишина и покой.
После завершения очередного дела человек с нетерпением ждал возвращения к каменным богам.
Он вылетел из Стамбула накануне, 26 апреля, и во второй половине дня приземлился в аэропорту Аданы. Отдохнув несколько часов в ближайшей гостинице, взял напрокат машину и ночью отправился в дорогу.
Он медленно ехал на восток, к Адыяману – ему предстояло преодолеть расстояние в четыреста километров. Вдоль шоссе тянулись обширные пастбища, в темноте они волновались, как море. Завитки тьмы были первым этапом, первой стадией чистоты. Он вспомнил начало стихотворения, которое написал в молодости на старотурецком: "Я бороздил моря зелени..."
В 6.30 он уже проехал Газиантеп, и пейзаж изменился. Вдали, в сером предрассветном воздухе, вырастали горы. Текучие поля превратились в застывшую пустыню. Голые вершины гор были красными и обрывистыми, кратеры напоминали высохшие головы подсолнухов.
Обычному человеку этот пейзаж внушал только страх и смутную тревогу. Он же любил желто-охряные цвета, побеждавшие синеву рассвета, для него в них было особое значение, ибо эта сушь вскормила его плоть. То была вторая стадия чистоты.
Он вспомнил продолжение своей поэмы:
Я бороздил моря зелени,
Заключал в свои объятия
Каменные стены и круги тени...
Когда он остановился в Адыямане, солнце только-только всходило над горизонтом. На городской заправке залил полный бак, пока служащий протирал ветровое стекло машины. Он смотрел на серо-стальные лужи и дома цвета бронзы, тянувшиеся до самого подножия гор.