Мне всегда хотелось повторить их судьбу. При венчании у евреев жених разбивает бокал, завернутый в льняную ткань, и наступает ногой на осколки: это символизирует разрушение Храма. Но я, стоя с Эрикой под чупой, представлял себе, что разбитый бокал — моя прежняя холостая жизнь и на месте ее я теперь должен возвести новый храм — храм семьи, подобной семье моих родителей. Вот почему я так злюсь на Эрику: зачем она разрушила проект, на который я убил большую часть жизни? Как смела отнять у меня мечту? Кто она такая, черт возьми, чтобы взять и отправить цель моей жизни на помойку просто потому, что ей так захотелось?
— Мама, ты никогда не думала, что тебе нужна помощь по дому?
— Горничная?
— Да нет, не совсем; просто человек, который будет приходить каждый день или через день и выполнять самую тяжелую работу — стирку, мытье полов, вот такие вещи.
— Джозеф, я не хочу, чтобы в доме хозяйничали посторонние.
— Понимаю. Но сейчас это делается так: ты идешь в агентство, тебе подбирают кандидатуры, показывают рекомендации, ты выбираешь, кто тебе больше нравится. Даже разговаривать с ней не обязательно, если не хочешь. Или, может, лучше нанять мужчину, чтобы он и за садом присматривал?
Деньги у родителей есть, небольшие, но есть. Одна из папиных книг, изданная в конце сороковых, стала бестселлером: конечно, не из тех, списки которых печатаются в «Нью-Йорк тайме», но эта книга — исследование по этике — переиздается до сих пор, ее можно найти в любом университетском списке литературы по философии и теологии. Каждые полгода отец получает от издателя гонорар, и вместе с маминым наследством, которое дядя Амос еще в начале пятидесятых удачно вложил в акции «AT&T», эти деньги составляют недурное состояние. Нищета родителям не грозит, однако в их возрасте страх перед затратами естественен. Поэтому я добавил:
— Разумеется, об оплате вам беспокоиться не стоит — все за мой счет.
— Не знаю, — ответила мама. — Мы пока и сами справляемся, особенно теперь, когда Майкл приходит и помогает нам после школы, правда, Лео?
Тут от окна послышался голос Майкла:
— Папа, зачем тебе нанимать чужого человека? Я могу уйти из школы, жить здесь и помогать бабушке с дедушкой.
Я сделал вид, что ничего не слышал. Раз о домработнице они и думать не хотят, придется искать дом престарелых, в котором будет комфортно и отцу и матери.
Отец молчал. В домашних делах он вообще почти не подавал голоса, предоставляя эту сторону жизни жене и братьям. Возможно, по моим словам вам покажется, что он мало интересовался домом и детьми — но это неправда. Отец очень нас любил; к нему мы шли со всеми нашими бедами — цорес, и он всегда мог утешить и дать добрый совет. Он всегда был нежным и внимательным отцом и требовал от нас только одного — не беспокоить его в определенные часы, когда он работает. Но каждый день ровно в половине шестого дверь кабинета распахивалась, и слышался громкий голос отца: «Ну, кто у нас дома?» Мы вразнобой отзывались, и он, сбегая вниз по лестнице, спрашивал: «И чем же мы с вами займемся?» И чем мы только не занимались! Гоняли по саду мяч (в свое время, до поступления в ешиву, отец неплохо играл в футбол), играли в шахматы, лазили на сикомор, где я показывал ему свой тайный мир. Там, в шалаше высоко над домом, отец как будто молодел лет на двадцать: живой, раскрасневшийся, с сияющими глазами, он рассказывал мне чудные легенды о еврейских героях — например, о Маккавеях, не только величайших воинах, но и символах, воплощающих в себе вечные истины. Не наводил тень на плетень, не кичился своей ученостью; рассказывал он так же, как писал — просто и ясно, поэтому-то его книги и имели такой успех.