Мишра встал на ноги и низко поклонился.
— Да будет благословенна воля твоя, о милосерднейший из милосердных, о величайший из великих.
Стражники снова встали по бокам Мишры, в руке одного из них все еще были путы. Другой положил руку Мишре на плечо. Коренастый аргивянин повернулся и вышел вон.
Хаджар заметил, что во время разговора молодой кадир, уменьшенная копия отца, не проронил ни звука и, казалось, просто не обратил внимания на своего нового учителя.
Хаджар покинул аргивский лагерь сразу после того, как в приморские низменности отбыл последний из чужестранцев-учеников, а извлеченные из-под земли куски металла отправились прочь на запряженных быками повозках. Он хотел взять с собой и Ахмаля, но старый землекоп предпочел остаться в тех краях.
Сначала Хаджар присоединился к одной банде кочевников, затем — к другой и в конце концов попал в лагерь кадира. Его приняли потому, что он приходился повелителю очень дальним родственником по материнской линии, и в дальнейшем Хаджар проявил себя отличным работником и храбрым воином. Его бесстрашие в нападениях на купеческие караваны позволило молодому фалладжи занять прочное место в иерархии сувварди.
Но теперь он пошел на риск, порекомендовав кадиру отдать сына в обучение к воспитаннику Токасии. Судьба Хаджара была отныне прочно связана с судьбой аргивянина — если тот потерпит неудачу, все сочтут это личной неудачей бывшего землекопа.
Поэтому он почти ежедневно навещал Мишру, которому отвели небольшую палатку рядом с кухней. Когда Мишра не был занят уроками, он помогал готовить пищу — носил воду, разводил огонь и нарезал мясо для копчения.
Сначала дела шли не очень хорошо. В свои десять лет молодой кадир проявлял не больше интереса к языкам и математике, чем его отец. И это еще полбеды — юноша вел себя так, словно его вообще никто не смеет учить, а особенно чужестранец.
У Мишры опустились руки.
— Еще две недели — и я вернусь к рытью канав, — сказал он Хаджару однажды вечером, собирая хворост для костра.
Тот хорошо знал, что Мишра ошибается. Неудача в таком деле, как выполнение задания кадира, означала не возврат к рытью канав, а смерть. Ни он, ни Мишра не посмели спросить кадира, учили ли наследника раньше, но, судя по всему, у Мишры были предшественники — в палатке будущего кадира нашлись аргивские книги и счеты, к которым, похоже, сын вождя и не думал притрагиваться.
— Он не хочет учиться, — грустно сказал Мишра, — а я не хочу проводить свои дни в беседах с каменным изваянием. — Аргивянин глубоко вздохнул. — Его интересуют лишь сражения и подвиги его отца, да то, что совершит он, когда сам станет кадиром.