— Твоя дорога — моя дорога, — тихо сказал Каредек. — Твоя жизнь — это моя жизнь, а по тропе, по которой путешествуешь ты, поеду и я.
Райннон не смог найти ответ этим словам. Пару раз он разжал губы, пытаясь что-то сказать. Потом встал и начал нетерпеливо прохаживаться по веранде, как всегда, когда был занят мыслями. Наконец он остановился рядом с креслом Каредека и на мгновение положил свою ручищу на широкое плечо шерифа.
И это было все. Затем он возобновил ходьбу, но в напряженной тишине слова оказались не нужны, они понимали друг друга и так.
— Нет, не тюрьма, — повторил Каредек. — Она не входит в их планы. Они бы взяли тебя в ту же минуту, как только у них возникло подозрение, если бы это было не так. Но у них на уме что-то другое. Ричардс сам сказал. И сказал правду.
— Я буду доверять его словам завтра, не сегодня, — сухо сказал Райннон.
— Дай мне за тебя подумать, — ответил Каредек.
— И оказаться на виселице, — сказал Райннон.
— Насчет девушки… — начал Каредек.
— Оставь ее. Я про нее забыл, — сказал Райннон.
— Что ты собираешься делать насчет девушки?
— Поехать к Ди.
— Перестрелять Ди и освободить ее. Таков твой план? — с издевкой сказал шериф.
— Оружие позволяло мне сделать то, что не удавалось словами, — ответил Райннон.
На это шериф возразил:
— Сиди тихо. Завтра вместо Ричардса я пришлю другого человека. Покажешь ему ферму. Не торопись. Сейчас силой или обманом ты ничего не добьешься. Они знают твои карты. Знают, что ты — Райннон. Они — снаружи в темноте, а ты — внутри при свете. Ты в их руках. Сиди тихо и жди. Это все, что ты можешь! Оставь девушку в покое. Держись подальше от Ди. Они все отрава. До свидания, Эннен. Я еду обратно в город.
Он тут же уехал, а Райннон мрачно сидел и слушал, пока стук копыт не затих вдали, потом раздался снова — необычно громко и гулко — по деревянному мосту на расстоянии в полмили, а затем еще раз смолк, заглушенный поднятой пылью.
Темнота сгущалась; звезды одним разом отдалились от земли, под фиговым деревом притаился таинственный шорох опасности.
Райннон почувствовал, как на его огромном теле выступил пот, мышцы напряглись и затвердели.
Он заставил себя встать и выйти в тишину ночи. Он постоял, борясь со своей слабостью, спокойно оглядываясь, и наконец ужас покинул его. Он вернулся в дом, лег и постарался не думать ни о чем, кроме сна.
Сон нахлынул темной волной, и на следующее утро он встал, готовый к работе, но не в таких узких пределах, какие определил ему шериф.
Он еще не закончил доить, а солнце едва зажгло восток бледно-желтым пламенем, когда появился новый работник.