Один за другим пассажиры высаживались из поезда, смущенные пристальным вниманием застывшей в ожидании толпы. Они в замешательстве оглядывались по сторонам, словно пугаясь столь неожиданной встрече, а затем спешили побыстрее убраться восвояси. Как здорово, что его мальчик выйдет из вагона последним! Все шло просто замечательно!
Он был не первым из тех, кто увидел Питера. Услышав, как ахнула толпа, Росс с большим трудом взял себя в руки и, тряхнув головой, прогнал из глаз непрошенные слезы. Теперь над толпой он видел лицо единственного родного человека, по которому он так тосковал все эти годы. На губах застыла напряженная улыбка. И ещё в голове у Хейса промелькнула мысль, что он никогда ещё не видел, чтобы у спортсмена было столь бледное лицо.
Росс двинулся вперед, и люди расступались перед ним, давая дорогу. Но только отчего же в этот самый торжественный для него день все смотрят на него с нескрываемой жалостью?
Толпа расступилась, и он увидел своего Питера, стоявшего у вагона, из дверей которого выгружали его багаж — он стоял на краю перрона, ссутулив свои широкие, могучие плечи и опираясь на костыли. Он и в самом обладал торсом великана; но вот нижняя часть его тела казалась безнадежно изувеченной — вдоль ног тянулись железные скобы. Питер неловко двинулся навстречу отцу.
Бедный Росс Хейл вдруг отчетливо припомнил события последних трех лет. Вспомнил он и то, как талантливый юный спортсмен из школы Хантли вдруг загадочным образом выбыл из рядов футбольной команды. И ещё на память приходили отрывки из письма знаменитого тренера, великого Кроссли. Что ж, теперь все ясно без слов.
Он медленно направился навстречу Питеру, пройдя, как ему самому тогда показалось, ровно одиннадцать шагов — и каждый шаг давался с величайшим трудом, знаменуя собой один год, прожитый в лишениях и страданиях, какие ему только пришлось претерпеть ради вот этого момента. И воспоминание о каждом из прожитых в одиночестве годах, казалось, мучительно разрывало его душу на части.
Он проиграл; проиграл; проиграл! Вот он его герой, его гордость, его божество, его Питер — а на деле просто немощный калека, ползущий домой, выбравшись из-под обломков исковерканной жизни!
Он не чувствовал никакой жалости к Питеру; и себя ему тоже жалко не было. Бормоча что-то себе под нос — похоже, сам не зная, что именно — он спокойно поднял с земли чемоданы, которые Питер привез с собой. А затем, не глядя ни на кого, пошел прочь сквозь редеющую на глазах толпу.
Самым первым человеком, ретировавшимся с перрона был шериф Уилл Наст, тот самый, который вскорости должен был бы вынести решение о том, кто из этих двоих молодых людей может принести больше пользы их обществу. Остальные расходились в спешке. В голосе людей слышалось деланное веселье. Горожане вдруг разом начали припоминать о каких-то очень срочных и якобы очень важных делах, придумывая различные благовидные предлоги для того, чтобы развернуться и поскорее уйти.