Билл Гейнз появился на свет в «хорошей семье»: насколько я помню, его отец был президентом банка где-то в Мэриленде и, как следствие, получил надёжную крышу вкупе с беспредельной наглостью. Гейнзова рабочая мотня заключалась в краже пальто из ресторанов, чему он как нельзя более соответствовал. Выходец из американского высшего общества просто напичкан всевозможными запретами и ограничениями. Его образ и желания в значительной степени определены тем, что ему противоестественно. Гейнз же пошёл гораздо дальше. Он стал не просто ещё одним отрицательным типом. Он стал положительно невидимым, приобрел расплывчатые очертания респектабельности. Существует особый вид привидений, которые обретают форму только при помощи простыни или какого-нибудь тряпья. Гейнз был сродни им. Он материализовывался в чужих пальто.
По-детски шкодливая улыбка Гейнза шокирующе контрастировала со старческими и безжизнеными бледно-голубыми глазами. Улыбаясь, он полностью уходил в себя, как будто откопал в своём нутре нечто особенное, приносившее ему несравнимое удовольствие. Иногда, после укола, улыбаясь и прислушиваясь к себе, он лукаво цедил: «Да-а… Это убойный продукт». С той же ухмылкой Билл сообщал о невзгодах и неудачах других: «Когда Герман впервые оказался в Нью-Йорке, такой был красивый мальчик. Беда в том, что от его красоты ни хера не осталось».
Гейнз принадлежал к тем немногим джанки, которые действительно получают особое удовольствие, наблюдая, как садятся со свежачка. Чисто по экономическим причинам многие джанки-пушеры рады видеть появление нового наркомана. Если у тебя есть товар, естественно хочется иметь как можно больше покупателей, только, конечно, своих в доску. Но вот Гейнз обожал приглашать в свою комнату совсем неоперившихся юнцов, где вмазывал их, по обыкновению смесью из своих использованных старых ваток и, с едва заметной усмешкой, наблюдал за результатами.
В большинство своём, ребята говорили, что это довольно клёво. Только вот этим «клёво» всё и кончалось. Просто один из кайфов, как и от нембиз или Бенни, бухла или травы. Но некоторые начинали зависать, постепенно подсаживаясь, и Гейнз, прелат джанка, глядя на новообращенных, злорадно улыбался. Немногим позже от него можно было услышать: «В самом деле, такой-то рассякой-то должен понять, что я больше не намерен тащить его на своём горбу». С этой минуты благотворительность прикрывалась. И для такого-то наставало время платить. И платить всю оставшуюся жизнь, поджидая барыг, посредников между человеком и опием, на углах улиц и в кафетериях. В иерархии джанка Гейнзу отводилась роль приходского священника. О более вышестоящих особах он говорил голосом замогильного благоговения: «Поставщики говорят…»