Семьдесят, ответил Сказбуш.
А сколько погибло во взорванном доме?
Двадцать три.
Кречет резко махнул рукой:
Продолжай прочёсывать город.
Понял, господин президент!
Сказбуш быстро отошел в сторону, в его ладони появился крохотный сотовый телефон. Кречет зло зыркнул в нашу сторону. Мы опустили головы, каждый углубился в свои бумаги. Все люди взрослые, все политики, никому не нужно объяснять, что происходит. И что не очень-то и скрывается. Даже есть возможность утечки информации. Чем скорее т а м поймут, что за каждого убитого русского будут убивать десяток их соплеменников, тем скорее эти взрывы прекратятся.
Для арестов не надо даже ехать в горные аулы. Достаточно пройтись по московским рынкам, гостиницам, вокзалам, казино... Да и квартиры все на учёте!
Вот так и принимаются великие решения, мелькнула у меня мысль. Великие доктрины, меняющие судьбы мира... Прерываемые текучкой, мелочами, потом к ним снова возвращаемся, дорабатываем, сглаживаем или спрямляем углы, упрощаем, чтобы философское воззрение стало понятным любому слесарю. Слесарю это так, для красного словца. Сейчас интеллигенция ещё та, от слесарей не только не ушла, но кое в чём ещё и отстала...
А если все свести к одной ключевой фразе, заповеди, то это должно звучать так: каждый православный... нет, православные ни при чём, это на глаза попался телеэкран, там эти шаманы на что-то брызгают водой... интересно, а что-то ещё умеют делать?.. сейчас православные это уже нечто такое дохлое, на что рассчитывать не приходится. Православный теперь не убьёт и микроба. Пусть это будет заповедь каждого русского, а потом станет заповедью и каждого европейца, каждого мыслящего и культурного человека: убивать американцев везде, где подвернется возможность!
Сейчас в правильности этой заповеди надо исподволь убеждать весь цивилизованный мир. Чтобы каждый понимал, что, убивая американцев... будь то вооружённые до зубов коммандос или мирные туристы, они спасают мир!
Спасают весь род людской.
Жаркое аравийское солнце нежно и властно приняло Дмитрия в объятия. После хмурого московского неба, низкого и сплошь затянутого грязно-сизыми тучами, здесь над головой устрашающе далекая синь. Даже солнце не огромное красное, а крохотный, добела раскаленный диск, от которого плавится свод, а по коже бегут сладкие мурашки.
Справа и слева через широкие турникеты из здания аэропорта выходили пёстрые туристы. Империя обезличивает людей, сливает в одинаковую массу, но Дмитрий всё ещё легко отличал неторопливых финнов, всё ещё одинаково белобрысых, от совсем ещё недавно белобрысых немцев и англичан, теперь уже почерневших, а то и онегрившихся... не спутает одинаковых японцев и таких же одинаковых, но по-другому, иранцев...