Он послушно опустился на стул напротив, взялся за бутылку:
– Еще?
– Но я же стану пьяная!
– Не-а, – покачал он головой. – Можно мне закурить?
– Нате, – она подвинула к нему свою пачку сигарет.
– Спасибо, я свои, – он достал «Честерфилд», закурил.
– Какие мы! – Она вальяжно повела плечами. Большие черные глаза ее вызывающе заблестели, в движениях проявилась раскованная грация крупного зверя, этакой Багиры.
Турецкий улыбнулся.
– В наше время говорили так: девушка, кажется, нарывается.
– Это в какое же ваше-то? – спросила с вызовом.
– Когда вы, дорогая моя, еще, к счастью, не знали, что это такое. Устраивает?
– А почему – к счастью?
– Не испортились раньше времени.
– Все, уходите! Разговор становится опасным, – безапелляционно заявила она и поднялась. – Идите, идите, там тоже можно курить. А здесь вы мне мешаете готовить обед…
Кризис миновал, понял Турецкий и послушно удалился в комнату, к тем страничкам дневника, которые Кокорин вырвал из своей общей тетради и не без вызова озаглавил – «Факты и аргументы».
Почерк, конечно, собачий, но Александр Борисович, уже скорее по инерции, смог разобраться в нем и уяснил для себя, почему автор не пожелал оставить эти странички у своего приятеля.
НАЧАЛО ДНЕВНИКА ВАДИМА КОКОРИНА
"Вот и приспело, подобно классикам жанра, начать свое повествование. И я хочу, подражая известному рязановскому киногерою, замахнуться на Шекспира, понимаешь, Вильяма нашего. А что, рано? Но ведь однажды станет поздно? А сюжетец, кажется, выстраивается весьма прелюбопытный, батенька…
Но для того чтобы начать сначала, необходима предыстория. И вот ее-то я даже и не знаю – стоит ли воскрешать? А с другой стороны, куда без нее? И дневниковая форма подачи материала в этом смысле чрезвычайно выигрышна, ибо уже изначально подразумевает абсолютную искренность, продиктованную откровенно мазохистскими наклонностями автора. Вот, мол, я какой – бейте меня, секите, травите собаками, а я буду купаться в собственном унижении! Труден, как утверждается в черном анекдоте, заплыв в соляной кислоте. Нет, в жидком дерьме куда трудней…
Итак, я, кажется, уже имел все шансы попасть в Штаты. Все. Кроме одного. Я не учел, что есть конторы, для которых моя фамилия – Кокорин, такая скромная и безобидная, – является, как теперь модно выражаться, знаковой. Все, давно кончились райкомы с их старыми большевиками, с их разрешениями и запретами.
Вот, к слову, вспомнился один любопытный эпизод из прошлого. Но я о нем обязательно напишу позже…
Давно ушли в прошлое идеологические учреждения, диктующие нам, как жить, чем заниматься, а от чего шарахаться, как от сатаны. Я так думал. Увы. И мое знакомство с ними состоялось.