– И?
Черный спохватился:
– Полагаю, мэм, что вижу перед собой настоящую американскую патриотку, которой изображение великого человека своей страны должно быть особенно дорого.
– Кого именно, сэр?
– Допустим… – Он полез в бумажник: – Что вы скажете о президенте Гамильтоне, мэм? – Высунул десятидолларовую бумажку.
– О Гамильтоне, – разочарованно протянула консьержка. – Я думала, мы ведем речь о величайшем из американцев…
– Я догадался, мэм, – перебил Черный, – вы, конечно, говорите о Линкольне.
– Вы хотите меня оскорбить! Я имею в виду Бенджамина Франклина. Я как раз коллекционирую его изображения.
– Н-да. – Торг был явно уместен. – А что вы думаете о Джексоне? – Он продемонстрировал двадцать баксов.
– А что тут думать? За одного Джексона двух гамильтонов дают. Сойдемся на Гранте, мистер, как там вас, CH. P. R., кажется?
– Забудьте эти буквы.
– Давайте встретимся, – продолжал упорствовать Черный, дозвонившись-таки до Шестопала. – Это в ваших же интересах. Сами видите, что творится с вашими знакомыми. Скажите где, и я подъеду.
– Но я даже не в Штатах, вы не понимаете! Я в Голландии, в Амстердаме.
– Да я завтра там смогу быть! – заявил Черный, проклиная все на свете. – Слетаю на один день, черт с вами!
– Ладно, – после паузы сказал Шестопал. – Отправляйтесь по улице Приксенграхт. Перейдите мост Магере и, очутившись на другой стороне канала, стойте возле ближайшей телефонной будки. Ровно в десять вечера.
Турецкий. 11 сентября, 12.20
После разговора со Школьниковым Турецкий пребывал в растерянности. С Чеботаревым ничего не прояснилось. Главное – мотив. По-прежнему ни одного мотива, точнее – сто, двести равновероятных мотивов. Что на самом деле в сто раз хуже. И как, интересно, начальство представляет дальнейшее расследование? Будьте любезны, уважаемый Александр Борисович, допросить деловых партнеров Чеботарева: финансистов, чиновников, политиков, включая президента, две-три тысячи человек, не считая зарубежных товарищей. Потом проанализируйте их показания, найдите в них противоречия, а параллельно допросите всех свидетелей и установите обстоятельства покушения, вдруг киллер оставил автограф в книге почетных гостей.
Да, самое главное забыл: всем этим следует заниматься между делом, в перерывах между содействием Реддвею! Турецкий раздраженно обвел взглядом кабинет и уперся в реддвеевский сверток.
Там был не резиновый матрас, как ему сначала показалось, а резиновая кукла – голый мужик метра полтора ростом на пластиковой платформе с дырками для крепления к полу. «Залейте свежей водой и пользуйтесь с удовольствием», – перевел Турецкий крупную надпись поперек инструкции. Это что, прикол? Утонченное издевательство? Кукла из секс-шопа? Тогда почему мужик? В чем, интересно, Реддвей его подозревает? Бред какой-то. Он оторопело повертел в руках подарок: не домой же его нести, в самом деле, – Ирина Генриховна на смех поднимет, в кабинете поставить – несолидно, засунуть куда подальше – Реддвей обидится.