Мы едем.
Тапело читает книжку. Эдгар Аллан По, издание в мягкой обложке. «Гротески и арабески».
Я помню, она говорила, что учится в колледже. Надо думать, она его бросила. Она бросила все: и семью, и друзей. Ведь наверняка у нее есть семья. Мама, папа. Может быть, и бойфренд, но она бросила все.
Это поспешное, опрометчивое решение.
Бросить все. Освободиться.
Я даже представить себе не могу, каково этим людям, у которых иммунитет к болезни. Я раньше таких не встречала. Я знаю, что их очень мало и им сейчас нелегко. За ними охотятся, их убивают. Известен один жуткий случай, когда мужчину нашли с перерезанным горлом – у него высосали всю кровь. Помню, у нас в журнале была статья об этих людях. Каждую неделю они должны появляться в больнице, к которой прикреплены, чтобы сдать кровь. У них в крови есть какой-то гормон, на основе которого делается «Просвет». Говорят, что одна капля такой гормональной вытяжки подавляет больше миллиона искаженных сигналов.
Тапело сняла свой шарф. Теперь она уже не напрягается так, как раньше. Она стала спокойнее. И как будто замкнулась в себе. Совершенно самодостаточный человек, который живет в своем собственном мире. Может быть, мы все такие – теперь. Мы все движемся сквозь этот шум, ограниченные собственным существом. Наша плоть, волоски на коже, наше тесное маленькое пространство; мы боимся касаться друг друга, боимся слов, сказанных невпопад и не к месту, боимся внезапных порывов, потому что мы не решаемся доверять даже себе.
И все же…
И все же какая-то связь существует. Я постоянно ловлю себя на мысли о крови Тапело, об этой живительной вытяжке из ее тела. Которую потом разводят, выпаривают, измельчают в порошок, подкрашивают, засыпают в капсулы. Или закачивают в шприцы – в жидком виде. Загружают в контейнеры, развозят по всей стране, и люди принимают лекарство, и кто знает, откуда берутся все эти капельки и где они завершают свой путь. Может быть, в моей утренней порции препарата была и частичка Тапело.
Самая ценная составляющая.
А потом я вспоминаю Анджелу. Все эти таблетки, инъекции, как препарат течет в трубке капельницы – словно в замедленной съемке. Жидкость в ее барокамере. Постоянный приток препарата, чтобы дать ей отсрочку.
Затуманенное сознание.
Это – все. Больше уже ничего не будет. Все бесполезно. Еще несколько месяцев жизни, а потом – недель жизни. Дней жизни.
Часов, минут и мгновений. Все…
Я не знаю, может быть, это неправильно, но, как бы там ни было, эти люди дают нам отсрочку. Такие, как Тапело. Эти одинокие люди, которых так мало.