Раньше Анри как-то проще представляла себе мораль двуцветных рыцарей и их способы борьбы за торжество идеалов. Изящный вариант триумфа, спокойно изложенный Черным Аспидом, напомнил, что «под луной и на башнях», как писал Адальберт Меморандум, есть такое, что сделает один дурак и не разгребут сто мудрецов.
Молодой пульпидор умолк и начал барабанить пальцами по перилам веранды. В тишине дробь прозвучала с особым вызовом: словно палочки ударили в туго натянутую кожу, объявляя смертельный номер или начало атаки. Почувствовав это, Рене сбился, сцепил пальцы в замок и неловко пожал плечами, извиняясь.
— Я очень волнуюсь за крепундию, — будничным тоном произнес он. Чувствовалось, тон дается ему с трудом. — Они слишком долго ковыряются в ней. Я не подвергаю сомнению высокое мастерство гроссмейстера или компетентность сударя профоса, но… Я очень, очень волнуюсь. Они не причинят ей вреда?
Горбун смотрел вперед, через лужайку, густо заросшую душистыми мирабилисами — тезками лошака вигиллы, ночными вельможами. Над длинными трубчатыми венчиками цветов — белых, желтых, пурпуровых, лососевых или малиновых, зачастую разных оттенков на едином стебле, — кружились мотыльки-бражники, допьяна упившись хмельным нектаром. Но красоты природы мало интересовали Рене Кугута. На той стороне лужайки, за вкопанным в землю столиком, на лавке расположился старый некромант: подсвечивая себе роем мушек-горюшек, Эфраим Клофелинг уставился на медальон. Иногда маг делал скупой, плохо понятный жест левой рукой — Анри раньше не сталкивалась с пассами такой высокой степени концентрации — и вновь замирал, недвижим.
Рядом с гроссом скучал пустой табурет.
Вокруг столика расхаживал профос Тэрц, мурлыча «Сердце красавицы», песенку весьма похабного, хотя и увлекательного содержания. Профос работал, помогая Фросе без лишних затрат маны уйти «на глубину». Расстояние на этот раз не мешало блокатору: его работа была совершенно незаметна постороннему взгляду. Для стряпчего — беда и разорение, ибо кто заплатит за труд, который не виден? Для профоса Надзора Семерых — благо и проклятие судьбы.
— А я сперва ухватил его за шиворот, — с унынием вздохнул барон.
И довольно точно напел две строчки зачина «Сердца красавицы».
***
Конраду было стыдно.
Не распознать во вредоносном болтуне-стряпчем профоса Надзора — полбеды. Но безобразная сцена, которую барон устроил после сражения с настырными мертвецами, когда, спасен вмешательством гроссмейстера, увидел бок о бок с вигиллой и сударем Клофелингом этого… эту… это!.. Да, шиворот имел место. И страстный монолог, недостойный дворянина, также прозвучал в ночи. И рукоприкладство намечалось: спасибо Генриэтте, оттащила, успокоила, разъяснила. В высшей степени замечательная дама: молода, привлекательна, остроумна… Упомянутые качества нельзя было в полной мере назвать служебными, но фон Шмуц сейчас не брался разложить все по полочкам, наклеив ярлыки и дав названия. Проверенный годами метод впервые дал сбой.