— Вы — мудрый человек, гроссмейстер. Но я не готов принять вашу мудрость, — профос оперся о перила, глядя в редеющий мрак. — Знаете, почему? Я и Хендрика Землич — у нас слишком много общего… Сегодня вы рассказывали сударыне вигилле про меня и доцента Кручека с его теорией «антиманы»…
— Да, — кивнул Эфраим. — Я уже тогда предполагал, что вы, сударь блокатор, — действующий семант, как и остальные ваши коллеги. Я только не знал, как вы этого добились.
— Ничего страшного. Думаю, еще год-два, и механизм блокации станет общеизвестен. Тайна Петруччио, глуповатой марионетки в театре кукол.
Фернан Тэрц сощурился.
— Общеизвестен, сказал я. Но не общедоступен.
***
Вас когда-нибудь сажали в тюрьму? Нет? Странно, а по вам и не скажешь… Что говорите? Семь лет — не срок? Это смотря откуда считать. Если с веранды уютного домика в кадавральне — может, и не срок. А если из темницы-одиночки, слепо уставясь на рунированную решетку окошка…
Из-за решетки, оно дольше считается.
В «Очарование» — печально известную тюрьму для чародеев-преступников — угодил однажды боевой маг Климент Болиголов. За что? — неважно. Хотите уточнить, сударыня? За нападение на судью во время состязаний големонстров? За обучение девицы-диббука бранной магии? Склоняю голову перед вашей осведомленностью. Как-никак минуло четверть века…
Тюремное заключение весьма способствует размышлениям. Философам следовало бы не удаляться в горы, а садиться в тюрьму. В принудительной тишине человек учится думать головой, а не иными частями тела. Особенно если рядом окажется толковый собеседник. Да, темница была одиночной — так ведь и собеседник был один! Правда, поначалу Климент страстно мечтал его придушить. Или заткнуть рот кляпом. Но увы, увы…
Как заткнешь рот духу?
Я уж не говорю о придушить…
Изгнать? Экзорцировать? Это в «Очаровании», где стены покрыты манопоглощающей эмалью Рашцига, и в каждом углу — чуры-соглядатаи?! Прямо как в… впрочем, неважно. От бессилия Климент был вне себя. Нет, он не бился головой о стены, не изрыгал проклятий, не пытался сковырнуть отвратительную эмаль. Нахохлившись больным филином, дни напролет он сидел на топчане и кипел от черной ненависти. Через три месяца к нему явились двое вигилов. Уведомили: девица Мария, покушавшаяся на жизнь и здоровье Просперо Кольрауна, взята под надзор. В связи с наличем диббука и особой опасностью, какую представляет добавочная душа внутри чародейки, обученной азам бранной магии, принято решение: наложить на девицу «Семь печатей».
Вигилы объяснили, что это значит. То же самое, что значили для самого Климента эмалированные стены темницы.