— Маленький белый человек! Кроу — бедный дурак! Ха, ха, ты ловко одурачил кроу! Ты голоден?
Если он чего и испугался, так это того, что мог меня обидеть. Кроу просто боготворят бледнолицых, и он искренне собирался забрать меня в свой лагерь. В том, что случилось, не было его вины, и этот парень навсегда останется на моей совести. Позже я узнал, что той ночью он просто шел куда-то по своим делам и чисто случайно наткнулся на нас с Маленьким Медведем. А дальше он поступил так, как поступил бы на его месте любой другой индеец, повстречавший в темноте двух врагов и не знающий, сколько их еще сидит в окрестных кустах. Но тогда мне не было это известно, но даже если бы и было, что могло это изменить? Времени оставалось в обрез, объяснять ему что-либо вряд ли имело смысл. Я твердо знал, что никуда с ним не пойду и что не могу ему позволить и дальше говорить столь громким голосом.
Я был обязан убить его. Убить этого глупого добродушного парня. Просто взять и застрелить. В спину. Во время драки волчья шкура слетела с меня, я обрел свободу движений и, быстро обшарив землю вокруг себя, нашел свой лук. Кроу в это время преспокойно наматывал себе на руку поводья шести наших лошадей. С-санк, с-санк, с-санк! — просвистели в воздухе три полосатых стрелы и впились в широкую спину индейца, образовав прямую линию, параллельную позвоночнику. Он взмахнул руками и упал лицом вниз.
Так впервые я лишил человека жизни, и, как бы дико это ни звучало для вас, я был счастлив. Я спасал своих друзей и просто обязан был сделать то, что сделал. Кроме того, тот краснокожий почти что скальпировал меня, у меня до сих пор над правым ухом отметина, можете убедиться. Вся правая сторона лица и шеи была залита кровью — моей горячей, живой кровью, — а голова трещала по всем швам, словно собираясь взорваться изнутри… Это последнее, что я запомнил. Дальше — мрак и тишина.
Открыв глаза, я увидел, что лежу в небольшом типи, а вокруг меня прыгает какой-то индеец в головном уборе из верхушки рогатого черепа бизона, распевает что-то заунывное и трясет у меня над лицом бизоньим хвостом. Голова болела страшно. Я чувствовал на ней некое подобие шапки из глины. Я попробовал было пощупать ее, но шаман издал громкое бизонье фырканье и выплюнул мне прямо в лицо жеваные лепестки цветов.
Я провел уже достаточно времени среди шайенов и умел держать себя в руках. Кроме того, боль словно замерла и стала постепенно стихать. Я сел, а Волк-Левша (так звали знахаря) затанцевал вокруг моего ложа, ни на секунду не прекращая свое занудное пение, перемежаемое фырканьем, всхрапами и мычанием. В то же самое время он умудрялся жевать сухие цветы и оплевывать меня ими со всех сторон.