— Ну, — заколебалась Каменская, — если честно, он мог покончить с собой, хотя не думаю, чтобы из-за меня. Не знаю, был ли у него револьвер, но… Обождите минуточку!
Она вышла и вскоре вернулась, на ходу листая том Тургенева. Наконец нужная страница была найдена.
— Это роман «Отцы и дети», недавно я обнаружила его на столе у мужа, раскрытый вот здесь. Прочтите, пожалуйста, от сих и до сих.
Ее ладонь осталась лежать на странице сбоку, прикрывая что-то написанное на полях.
«Завтра или послезавтра мозг мой, ты знаешь, в отставку подаст, — прочел Иван Дмитриевич. — Я и теперь не совсем уверен, ясно ли я выражаюсь. Пока я лежал, мне все казалось, что вокруг меня красные собаки бегали».
Последняя фраза была подчеркнута.
— Это умирающий Базаров говорит отцу, — объяснила Каменская.
Затем она указала еще одно место несколькими строками ниже:
— И вот здесь, пожалуйста.
Тут, напротив, подчеркнута была первая фраза: «А теперь я опять к моим собакам».
Дальше до конца абзаца шел следующий текст: «Странно! Хочу остановить мысль на смерти, и ничего не выходит. Вижу какое-то пятно… и больше ничего».,
Каменская отняла руку. Иван Дмитриевич увидел надпись на полях и узнал почерк ее мужа. «Это я!» — написано было по вертикали такими крупными буквами, что их достало на все расстояние между двумя подчеркнутыми фразами.
— И что? — спросил он. — Что, по-вашему, означают эти собаки?
То, что Николая Евгеньевича преследовали мысли о смерти.
— Вы спрашивали его, что тут подразумевается?
— Нет. Тогда я не придала этому значения.
— Может быть, он столкнулся с чем-то сверхъестественным? И ему казалось, что он сходит с ума? Здесь же сказано: завтра или послезавтра мозг мой в отставку подаст.
— Вообще-то в последнее время я замечала за ним кое-какие странности, но опять же не придавала значения.
— В чем это выражалось?
— Сейчас мне кажется, что он чего-то боялся. И кстати, я готова ответить на ваш вчерашний вопрос о его недоброжелателях. Понимаете, иногда к нему приходили молодые люди, приносили на отзыв свои повести и рассказы, а мой муж был человек взыскательный и, как правило, не оставлял от них камня на камне. Причем в выражениях не стеснялся.
— Простите, но людей не убивают за то, что они покритиковали чьи-то рассказы.
— Это, господин Путилин, в нормальной стране: В России еще и не за то убивают. Меня, например, одна купчиха собиралась отравить, потому что я нагадала ей нечаянную радость, а кум, видите ли, не позвал ее на крестины. Тут убьют, и не догадаешься за что.
С Волхова донесся печальный крик потянувшегося на юг гусиного каравана. Иван Дмитриевич покосился на прислоненный к стене веранды подрамник с этюдом Мжельского, выполненным, как всегда, в загробных тонах, и спросил: