— Какая-то женщина.
— Соблазнять, — понимающе кивнул кесарь.
Плющ сверкнул раскосыми глазами и мстительно заключил:
— Наконец, юноша, не пожелавший назвать свое имя.
— Убивать, — несколько приободрился диктатор, — вот его и позови. Давно чего-то покушений не было, надо поглядеть, что за настроения сейчас в оппозиции.
— Не уверен я, что он из оппозиции, — задумчиво покачал головой Плющ. — Впрочем, не рабское это дело умозаключения строить. Так войди же, гражданин!
Пока открывались позолоченные створки и отъезжала миткалевая портьера, Лулла, кряхтя, выбрался из ванны, отряхнулся, словно большой морской лев, и присел на обсидиановую скамью, стараясь не соскользнуть. Попутно поглядел, на месте ли меч. Меч был на месте, а человеку, столь же успешно следящему за своей физической формой, сколь и успешно скрывающему от подданных, то есть — тьфу ты! — сограждан, форму умственную, больше и не надо, чтобы усовестить молодого идеалиста, рвущегося к сомнительным прелестям анархии.
Молодой идеалист вошел как-то на удивление робко. Хотя в движениях чувствовалась выучка легионера с северных границ, а подвернутая на бедре тога с сиреневым узором была явно не из простого полотна, в целом вид посетителя был скорее плачевный, нежели грозный. Отчасти из-за горестного выражения лица, отчасти оттого, что визитер периодически по-рыбьи открывал и закрывал рот, как человек, которому только недавно вправили вывихнутую челюсть.
Голый диктатор недолго вглядывался в него, чтобы узнать.
— Плющ, выйди! — велел он.
Зеленоватый раб поглядел удивленно на хозяина, потом, с внезапной и тем более жуткой злобой, — на безусого юнца. Фыркнул и, пойдя прямо на него, успел шепнуть: «Тварь развратная», после чего вышел, вежливо задернув за собой штору, но едва не сорвав ее при этом с золоченых колец. Но больше милосердное солнце обращает внимание на попытки дискобола сшибить светило с небосклона, чем озаботился диктатор демаршем своего дальневосточного сотрудника.
— Что скажешь, малыш? — спросил Лулла тихо и без всяких лирических обертонов в голосе.
— Получив ранение на боевом задании, — несмело, хотя и твердо проговорил юноша, — и оказавшись перед риском потерять объект слежки из поля зрения и контроля, я, согласно кодексу братства Деяниры, сперва уничтожил объект, а потом, как говорят аравийские ныряльщики за жемчугом, лег на дно. Но как только я нашел в холмах знахаря, умеющего вправлять челюсти…
— Уничтожил, говоришь, объект? — задумчиво переспросил Лулла, почесывая густую поросль волос в районе пупка.
— Таковы были твои собственные инструкции, — голосом, в котором одновременно слышались сознание собственного достоинства и униженная мольба, напомнил юноша. — Задача ставилась, как препровождение изгнанного философа лично к тебе, но допускалась и попытка перехвата этого стратегического мыслителя на подходе к Городу потенциальным противником. В этом случае уничтожение философа становилось основной целью моего задания. Я вошел к нему в доверие в качестве страждущего познаний отпрыска на далеких границах империи…