— Его не было на пальце объекта.
В зале лязгнуло — это диктатор единым, хорошо отработанным движением обеими ладонями сдавил с боков лезвие меча в руках у посетителя, крутанул так, что рукоятка сама собой въехала тому в солнечное сплетение и натолкнулась на бляху скрытого под тогой панциря. Но и опосредованного удара хватило, чтобы повергнуть визитера наземь.
— Брось ты валяться, — с отвращением ополаскивая руки в ванне, пробурчал Лулла, — не так уж и больно. Я скорее поверю, что ты, брат Деяниры, зарезал не того, чем в то, что беглый по своей воле расстался с перстнем, из-за которого, в сущности, был сослан, да и возвращен тоже.
— Верь мне, великий! — простонал юноша, осторожно становясь на четвереньки.
— Вот не надо! — замахал руками диктатор. — Не надо тут соблазнительных поз и трогательных изгибов! Я тебя послушал, теперь послушай меня. Твой объект наблюдения уже дней десять как в Городе. Разумеется, примкнул к группе Гевария и уже разработал им программу, о которой говорят: «Ни фига себе загнул!». Это его почерк, согласись, — дерзко до фарса, но эффективно до крайности. И главное, на пальце у него цел-целешенек твой любимый перстень.
Брат Деяниры некоторое время слушал, тараща глаза и медленно качая головой из стороны в сторону.
— Спрашивается, — с грамотным жестом трибуна, сопровождающим не требующий ответа вопрос, заключил Лулла, — за каким Хроносом я отдал братству Деяниры несколько прекрасных отшлифованных алмазов? Затем, чтобы они выделили мне в помощь наиболее квалифицированного сотрудника или чтоб ты тут раком ползал?
— Этого просто не может быть! — застонал юноша. — Это подлог! Это самозванец! Это фальсификация, в конце концов!
— Сколько умных слов! — деланно всплеснул руками диктатор. — А ты не слыхал о таком старом приеме, как двойники? А ты не догадывался, что лучшее время для подмены, это когда ты валяешься в несознанке? А ты уверен, что это нападение было для твоего объекта такой уж неожиданностью и что он заранее не расколол тебя, пытливого ученичка, и не припомнил каноны твоего братства, предписывающего уничтожать все, до чего сами не можете дотянуться?
— Не говори плохо о братстве! — умоляюще прошептал юноша, озираясь. — Ты можешь убить меня на месте, но…
И тут диктатор наконец-то вышел из себя.
— Да почему убить? — заорал он так, что из-за портьеры высунулся Плющ, но тут же, смекнув, что измена его любовником не осуществляется и жизни любимого ничто не угрожает, спрятался снова. — Да что у вас у всех за мания? Атавизм какой-то, прости меня Юпитер! Умом надо до всего доходить, умом! Не надо меня лобызать, не надо, на мне сандалий нет, я голый!