— Ты, как всегда, ставишь телегу перед лошадью, — сказал Святослав, глядя из оконного пролома на площадь, где подростки играли в Спартака на горе, толкая друг друга с отключенного от магистрального акведука фонтана. — Ты еще в школе, продавая батарейки к плееру по рублю штука, считал, что все крупные состояния начинаются так, а там уже можно будет подучить математику и становиться Биллом Гейтсом. Тебя, может, и назначат в Эфес. Но, поскольку для этого ты уже упек в тюрьму Андрюху, вряд ли твоя справедливость и благородство потянут на признание потомков. Уже не получится.
— Ну… — Дмитрий Васильевич тоже посмотрел в окно.
Один из подростков, крупнее и сильнее других, прочно зацепившись за позеленевшего и скользкого чугунного тритона, победно воздевал руки, обрушив в фонтан целую толпу претендентов на его место. Подросток сидел спиной к братьям, поэтому ни один из них не опознал в нем Алексея Илюхина, бывшего скина, бывшего андабата, а ныне доверенное лицо Бати Везувийского, Вождя всея Италии, Корсики и Сардинии с провинциями.
— А если не получится, — спокойно продолжал санинспектор Хромин, — тогда, пожалуй, придется вернуться в Рим кесарем и спалить Вечный город дотла. Чтобы не возникало вопросов о том, кто тут ранний Нерон.
* * *
Патриций Геварий шагал по улице, злобный, как богиня безумия Ата после очередного залета от Зевса-громовержца, даже не скрывая лица, на котором явственно читалась ярость. Кому интересно, пусть смотрят на государева порученца, думал он про себя, пусть глазеют и зырят! Пессимий, которого приставили к почетному поручению на правах инвалида, пострадавшего на государственной службе, но еще не справивший вставные зубы, с трудом поспевал следом.
— Ну-ка еще раз, — требовал Геварий, принявший после разноса на Форуме твердое решение взять за правило вести рискованные антиправительственные разговоры только на свежем воздухе, где можно быть уверенным, что ничьи лишние уши не прильнули к дверям, стенам и крышам. — Напомни, как все это было.
— Я спал, — вновь содрогаясь, отвечал Пессимий, — спал в палатке. Мы разбили лагерь так, чтобы контролировать подходы к ущелью. Часовых выставили, кустарник вырубили, все как положено. Так вот, я спал и вдруг чувствую — бьют. Меня бьют. Без всякого объяснения, прямо через палатку топчут. Они, наверное, спустились с отвесного утеса на другой стороне, хотя откуда бы у них веревочные лестницы? Но, по-моему, нас обошли, потому что, когда я выбрался из палатки, лагеря уже не было, света тоже, ноги скользили между поваленных палаток и брошенных щитов и только часовые кричали: «Они спустились с горы! Они спустились!», потом замолкли. Если бы гладиаторы двигались по ущелью, тревога поднялась бы прежде, чем перебили весь лагерь. Мы с еще тремя ранеными пробежали до самых ворот Рима, как были в доспехах, мне казалось, что воздух уже кончается, мы его весь выдышали, но, к счастью, добрый Коллагенус отпер нам…