Вокруг грузовиков с «Г-4» – кордон солдат. С автоматами наперевес они пытаются навести хоть какой-то порядок среди измученных людей. Но и на их лицах – странное выражение. Не сочувствие, но и не тупая жестокость. Скорее, ступор от того, в какой «войне» приходится участвовать – против толпы голодных. Потом, месяц за месяцем, я увижу это очень много раз: большинство солдатских лиц на второй чеченской войне будут именно такими.
А другая голодная толпа тем временем штурмует запертые железные ворота пищекомбината. Они не поддаются, и тогда гнев выливается вовнутрь. Люди вопят друг другу несусветное – как зарежут, вздернут, что отрубят и кому швырнут на съедение…
Но за что «вздернут» да «отрубят»? Да только за то, что тот, кто оказался чуть впереди, съест свою тушенку на полчаса раньше… Полная потерянность человеческих чувств. Сердечная разобщенность. Невозможно не заметить, насколько здесь оказался разрушенным исконно чеченский менталитет – люди растоптаны и развращены войной и голодом. Видя их и общаясь с ними, совсем не находишь той легендарной стойкости народа, как залога особой его выживаемости на исторических извилистых перекрестках. На горизонте – никаких чеченских бизнесменов, не самых бедных людей на свете, стремящихся отдать несчастным соплеменникам десятую часть своего богатства. И бедные чеченцы – а в лагерях остались именно они – наедине со своей нищетой и беспросветностью, а также с Г-1, Г-2, Г-3, Г-4…
Монолитная нация, встающая горой за «своего» только потому, что он «свой», – превратилась в миф?
За спинами вопящих под шалинским забором людей – пустота. Там нет ни республики, ни власти. Ни чеченской, ни российской. Там – суррогат республики и власти. И суррогат страны. И суррогат народа?
Как это могло случиться? На глазах у всего мира. Под «присмотром» международных наблюдателей. Красного Креста. Врачей без границ. Врачей мира. Армий спасения. Правозащитников – своих и иностранных. При наличии даже путинского президентского спецуполномоченного по соблюдению прав человека в зоне проведения «антитеррористической операции». Парламентариев любой ориентации. Международных конвенций на все случаи жизни и смерти.
Входишь в бывшее общежитие бывшего цементного завода в Чири-Юрте, которое теперь превратилось в лагерное поселение, и тут же начинается вой. Именно вой, а не крик, не шум, не возгласы, не митинг. Полузвериный протяжно-однотонный звук, символизирующий крайнюю степень отчаяния. Это люди, узнав, что ты журналист, цепляются за твою одежду, руки, ноги, будто ты волшебник и от тебя зависит что-то принципиальное, вроде многотонного грузовика с мукой, которого обязательно хватит на всех, желающих выжить.