— Я буду хранить его, как сокровище, — сказал он медленно. — Вы еще что-нибудь рисовали?
— Несколько месяцев назад я отдала Элиасу картину на продажу, — она вдруг улыбнулась, и Пастор подумал о том, какая она милая, когда улыбается, но это так редко бывает. — Это была радуга… наша радуга.
— Вы, наконец, нашли такую, да?
— Мне так не хотелось отправлять эту картину.
— Может быть, вы когда-нибудь еще ее увидите.
— Или другую радугу, — ответила она.
— Или другую радугу, — согласился он.
Квинн дрожал под необычно холодным утренним ветром, наблюдая за погрузкой товаров, предназначенных для Нового Орлеана. Причалы Сент-Луиса как всегда напоминали улей, полный суетящихся пчел. Кроме “Лаки Леди” и еще одного большого парохода у пристани стояло множество более мелких судов, от барж до разборных плотов.
Конечно, ему надо было бы одеться потеплее, но в последние дни нетерпение захватывало его с того самого момента, как он просыпался поутру.
Боже, как чертовски холодно для начала октября. Он поймал себя на том, что опять употребил слово “чертовски”, типично британское ругательство, хотя бы в мыслях. Как он ни старался, он никак не мог себя от этого отучить. Но слишком многое сейчас снова возвращалось к нему. Почему, черт возьми? Почему?
Возможно, из-за холода. Резкого, знакомого холода.
Он не испытывал почти ничего, кроме холода, в течение месяцев, которые он провел в Ньюгейте…
Легко было потерять счет дням после того, как его заперли в крохотной камере, где не было окон и ничто, кроме смены стражи, не отличало день от ночи. Письма были запрещены, сказали ему, и он выменял жилет на возможность послать друзьям весточку о себе. Он не знал, была ли отправлена его записка, хотя охранник и уверял, что была. Однако никто не пришел.
Ему казалось, что его похоронили заживо. Деньги, которые у него с собой были, конфисковали, когда он прибыл в Ньюгейт, и он не мог приобрести ни одеяла, ни какой-нибудь еды сверх пайка — ничего, что могло бы хоть как-то скрасить его существование. Так как он обвинялся в убийстве, его лодыжки были закованы в тяжелые железные кандалы. В его случае возможны были и более легкие, но Квинну отказали, так как это стоило некоторой суммы денег, которых теперь у него не было.
Через несколько недель после этой дуэли в тюрьме появился лорд Сетвик. Во взгляде, которым он окинул Квинна, ненависть мешалась с удовлетворением. Квинн мог представить, каким слабым, бледным и неуклюжим он выглядит в своих кандалах. Взгляд лорда медленно двигался по камере, схватывая жесткую скамью, составлявшую всю мебель, и вонючую жестянку, служившую ночным горшком.