— Молод еще так со мною обращаться, — хмуро буркнул тот, даже не подняв головы. — И вообще не мешай, проваливай!
Прохор Николаевич выдернул из-под ног матроса шайку. Тот проявил странное спокойствие и продолжал мыться в оставшихся трех.
Рябинина, еще не забывшего холод Карского моря, последнее время по-стариковски тянуло к теплу. Он толкнул дверь парилки, и в лицо сразу ударило невыносимым жаром. Какой-то смуглый матрос на самом верхнем полке хлестал себя веником с такой неуемной яростью, что на венике осталось всего лишь несколько листиков, — казалось, что несколько взмахов посильнее — и получится голик драить палубу.
— Иех, попа-а-аримся в честь открытия второго фронта! — говорил он. — А ну, поддай-ка еще! — попросил он Рябинина.
— Смотри, не высидишь. Убежишь! — проговорил Прохор Николаевич, настроенный благодушно.
— Высижу. Ты только плесни, мамочка!
Рябинин выплеснул воду в печь. Из отдушины к потолку ринулся удушливый пар. Несколько матросов, лежавших на верхних полках, рассмеялись:
— Давай еще, не разбирает что-то!
И еще две шайки воды обрушились на раскаленные камни. Кто-то не выдержал и сполз вниз, потом — второй, за ним — и третий.
А смуглый матрос остался, по-прежнему нахлестывая себя прутьями.
— Жарь, жарь! — надрывался он. — Мы из Одессы, мы жаркого не боимся…
Наконец не вытерпел и он, но спустился вниз всего лишь на две ступеньки — дальше не позволяла черноморская гордость.
— Ты что, издеваешься? — спокойно спросил он. — Ты знаешь, кто я такой?
— Нет, не знаю.
— Видали, он меня не знает!.. Да я Жора Мурмылов, потомственный рулевой-парусник, мне в Одессе каждая собака еще издали лапу подавала… А ты кто такой!.. Фффррр!.. Наверное, вестовой… Вон шкура-то на тебе какая белая!..
Он кивнул товарищам, и те, подхватив Рябинина, поволокли его на верхний полок, в самую жарынь.
— Он нас, и мы его!
Сейчас бы встать да крикнуть: «Отставить!» — но было уже поздно. Прохор Николаевич лежал на горячих досках, и проклятый голик одессита — на этот раз настоящий голик, без единого листика! — гулял по его спине.
Наконец матросы оставили его и спустились вниз.
— Эх, закурить бы! — сказал один.
— Нельзя. Боцман не велел.
— Пустяки! — разошелся Мурмылов. — Кто нас здесь увидит! А ты давай не смейся! — толкнул он Рябинина в бок. — Иди, Николенька, принеси-ка махрятину.
— Постой! — остановил матроса Прохор Николаевич, улыбаясь. — Открой тридцать первый номер. Там у меня папиросы лежат в кармане.
— Люблю с вестовыми дружбу водить, — сказал Жора.
Но прошло несколько минут, а Николенька не приходил.