И, сделавшись грубоватым, каким умел быть только он, неожиданно спросил резко:
— А почему ты позволяла мне целовать себя? Таня остановилась, пожала плечами.
— Я и сама не знаю почему, — просто сказала она, даже не заметив, что он назвал ее на «ты».
— А все-таки?..
Она помолчала немного, потом всхлипнула и, повернувшись, быстро убежала. А лейтенант остался один, продолжая думать:
«Почему же она так легко позволила?..»
Он понял — почему, когда мощный океанский прибой выбросил его на вражеский берег и длинный егерь выстрелил ему прямо в живот. Пуля срикошетила о саперную лопатку, и бежавший следом матрос, вырвавшись вперед, заколол фашиста штыком.
«Так вот почему, — решил Яков, швыряя перед собой гранату, — она просто жалела меня, потому что я могу погибнуть сегодня…»
— Урра-а!.. — кричали десантники, выходя из воды на берег; лейтенант кричал вместе со всеми и почему-то решил, что в этот вечер так целовали не только его. Многих целовали, и, может быть, никому уже не испытать в жизни таких поцелуев, даваемых за час до боя. Даваемых без любви. Но — от большой женской любви!..
— Выходи на дорогу!.. Выходи, ребята! — кричал капитан Ярошенко. — Западная Лица уже за нами!..
Какой-то здоровенный десантник в ватных штанах вырвался вперед, остервенело крича:
— Эх, па-алундра, егерь…
Мордвинов видел, как он с ходу нарвался на трех егерей. Одного — заколол, второго — застрелил, а третий всадил в него все содержимое диска и сразу пропал во тьме…
Прямо в лица десантников стегали крупнокалиберные пулеметы, их огненные трассы скрещивались во тьме, словно лезвия гигантских ножниц, выстригая из матросских рядов все новые жизни.
— Сбить, сбить!..
Пулеметные гнезда сбили, и тогда перед ними встала стена бетонированных дотов.
— Прорвать, прорвать!..
Как прорвали — не спрашивай, но прорвали. И все это в громе, в крови, в лязге штыков и стонах. Вперед! Вперед!
— Выходи на дорогу! — кричал Ярошенко. — Выходи!
Этот десант, в котором участвовал Мордвинов, был высажен западнее устья Титовки, русло которой проходило почти вдоль течения Лицы, только ближе к Печенге. Отступавшие гитлеровцы скоплялись на переправах, чтобы, перебравшись на другой берег, закрепить оборону, сделав ее такой же неприступной, какой считалась оборона на Западной Лице. И этот десант, составленный из крепких ребят флотской закалки, должен был перерезать дорогу на Петсамо, отрубить перед немцами пути отхода…
Уже перестали кричать «ура», проламывались с молчаливой яростью. Мордвинов перестал отдавать команды, понимая, что сейчас они ни к чему, — каждый шел за ним, делал то, что делал он. Этот угрюмый скалистый берег, в который они вцепились, выходя из соленой пены, был для них клочком родной русской земли, и никакие контратаки егерей не могли сбросить десантников обратно в море.