»Триумфальный марш»
Русские самолеты сбрасывали над позициями горно-егерских войск листовки. Все егеря знали, что, имея такую листовку, можно было безбоязненно сдаваться в плен: листовка служила пропуском, в котором указывалось, где и когда можно сложить оружие.
Однажды пять солдат лейтенанта Вальдера подобрали такие пропуска, а вечером на позицию нагрянул наряд полевой жандармерии, и всех пятерых расстреляли на бруствере окопа. Пауль Нишец знал, что только Яунзен видел, как они прятали по карманам эти листовки, и, скрывая озлобление, сказал:
— Сознайся, Франц, это ты выдал пятерых своих товарищей, чтобы тебя отпустили в отпуск?
Худосочный егерь разволновался, стучал себя кулаком в грудь, клялся, что это не он.
— Неужели не веришь? — спрашивал.
В отпуск Франца Яунзена, впрочем, все равно не отпустили, и когда он напомнил об этом командиру взвода, Вальдер велел ему убираться ко всем чертям.
Немецкий солдат был издавна приучен, что независимо от чего — наступаем или отступаем, — все равно: подошел срок — укладывай вещи и поезжай на родину. «Значит, плохи наши дела, — рассуждали в блиндажах солдаты, — если даже в отпуск ехать не разрешают…»
Однажды, после затяжного боя около норвежского поселка Лангфьюрботна, Франц Яунзен отвел Нишеца в сторону и сказал:
— Слушай, Пауль: ты солдат опытный, а я хитрый, — отличное содружество, не правда ли?.. Здесь, если смотреть на все трезвыми глазами, уже все кончено. Давай попытаемся перебраться на юг к англичанам. Они, конечно, не слишком заласкают нас за то, что мы бомбили их Лондон, но… Сам понимаешь, это все-таки не русские…
Ефрейтор с трудом повернул голову. Когда они отступали из Никеля, приходилось выскакивать из одного горящего дома через окно: Нишец выбил впопыхах оконную раму головой — вот с тех пор и болит шея.
— Нет, — ответил он, — я не пойду на юг!
— А что же ты решил делать?
— То же, что и ты. Только мне можно идти туда…
— Куда — туда? — не понял Франц.
— А вот в ту сторону, — и рукой ефрейтор показал на восток, где курились плоские фиельды.
— Ты хочешь сдаться красным?
— Да не все ли равно, — спокойно ответил Нишец.
С минуту Франц покачался на своих тонких ногах, потом внезапным прыжком отскочил в сторону и вскинул к плечу шмайсер. Его худое, синее от холода лицо исказилось гримасой той страшной жестокости, какой обладают в порыве отчаяния одни только трусы.
— Я тебя убью сейчас как предателя! — гневно выкрикнул он, дергая заедавший от густой смазки затвор автомата.
Но в то же мгновение полетел, задрав ноги, от крепкого удара кулаком в челюсть. Вырвав у Яунзена шмайсер, Пауль Нишец сказал: